Спит как сельская учительница

Сельская учительница

— Почему вы так смотрите?
— Машенька сказала, мы с вами похожи.

— Вы такая же упрямая.
— Может быть.

— Едите в деревню учительствовать.
— Вы это тоже знаете? Осуждаете?
Ваши намерения благородны.
Варенька, тебе петь! Ей петь!

— Простите.
— Пожалуйста.
Средь шумного бала, случайно,
в тревоге мирской суеты
тебя я увидел,
но тайна твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
а голос так дивно звучал,
как голос далекой свирели,
как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий,
и весь твой задумчивый вид,
а смех твой и грустный, и звонкий,
с тех пор в моем сердце звучит.
В часы одинокие ночи
люблю я, усталый, прилечь,
я вижу печальные очи,
я слышу веселую речь.
И грустно, я грустно, засыпаю,
и в грезах неведомых сплю.
Люблю ли тебя, я не знаю,
но кажется мне, что люблю.
Вальс!

— Как вы хорошо пели!
— А Машенька бранилась, что плохо.
Вы удивительно пели!
Посмотрите, ночь-то какая!
Люблю тебя, Петра творенье!
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит.

— И как вы решаетесь в Сибирь?
— Разве там так плохо?
Отчего же.
Но туда ссылают за тяжкие преступления, а вы добровольно?

— Значит, вы сильная.
— Что вы.
Там очень нужны учителя, и никто туда не хочет.
А я мечтаю.
Я буду учить детей.
Вы знаете,
мне кажется, если человеку долго внушать хорошее,
и делать это от чистого сердца,
то любой, даже самый плохой человек, переменится.
Только надо непременно от чистого сердца.
Не смейтесь.
Я не смеюсь.
Ваша убежденность мне по душе.
Дай Бог, чтобы сибирские ветры не вырвали ее с корнем.
Не согнули, не заморозили.
А как же вы?
Лишения для меня играют роль малую.
Потом, сознание, что ты не один,
что делаешь это для людей.
Знаете, Варенька, как хорошо, что мы с вами теперь встретились.
У меня странное чувство,
будто с каждой улицей, я узнаю вас все больше.
И у меня.
Сибирь.
Село Шатры.
А край там богатый!
Пройдет несколько десятков лет и на месте затерянных деревушек
вырастут города с широкими улицами,

Источник

biboroda

Анатолій Андросюк

Эта история о том, как я впервые полюбил учебу. Мои родители успешные бизнесмены. В деньгах мы никогда не нуждались. Когда нам что-то хотелось, мы просто брали и покупали это. Я ученик выпускного класса, мне 18 лет, но в школу никогда не ходил. Родители оплатили мне надомное обучение, чтобы я получал больше индивидуальных знаний и не подавлялся массам. Мне это, понятное дело, понравилось.

Суть надомного обучения заключается в том, что учителя ходят домой к надомнику после своих школьных уроков. Ко мне ходили учителя по всем предметам. Почти всегда на один предмет приходился один учитель. Во время урока родители сидели в другой комнате, а занятия проходили в большой, просторной гостиной, дверь которой показывала на входную дверь, коридор. Многие учителя были старые, так что никто меня сексуально не заводили, но была одна учительница по английскому языку Оксана.

С английским языком у меня проблем никогда не было. Я люблю этот предмет и сам язык. Поэтому я производил хорошее впечатление на нее. Она была молодой. Ей лет тридцать, с длинными черными волосами, стройная, с длинными совершенными ногами. Глаза большие, черные зеркальные, носик маленький и загорелая кожа. Она часто носила джинсы и даже тогда выглядела совершенством. Тогда упругая попа выделялась и притягивала взгляд. На контрасте ног и джинсов ее ступни еще больше манили и всегда хотелось к ним прикоснуться, взять в ладони. Но когда она надевала юбку, даже ниже колена от ног нельзя было оторваться.

Каждый урок проходил в муках. Мне приходилось думать о том, что делаю, пишу, читаю, выполняю задания из учебника, но мысли было совершенно не здесь. Поэтому постоянно поглядывал на нее, как она положив руку под ноги, ногу на ногу и разглядывает комнату. Как мне в этот момент хотелось быть ее рукой.

Она никогда не показывала себя с сексуальной стороны и вела себя со мной, как учитель с учеником.

В очередной раз она пришла ко мне на урок. Это было преддверье лета, май или апрель. Она разулась. Я всегда смотрел, как ее ноги освобождаются от туфель, выходя из них, показывая миру свои прелестные, тоненькие ножки с аккуратным педикюром без лака. В этот раз, так как было почти лето, она пришла в свободном платье до пола, обволакивающее ее стройную, как песочные чесы талию. Хоть платье было до пола ее ступни все равно выглядывали из под него. С сума можно было сойти, видя, как ножки соприкасаются с полом, слегка сжимаясь. В этот момент начинаешь завидовать даже полу.

Она села и, как всегда положила ногу на ногу, выставляя ступню в бок, что на нее можно было смотреть. В животе все зашевелилось, потом в голове.

— Ну что, давай проверим домашнее задание. — Тонким, бархатным голоском.

Она стала проверять задание, издевательски покачивая ножкой. Я начал чувствовать, что не выдерживаю. Тем более, что сейчас начнется лето и как минимум три месяца я ее не увижу или же вообще не увижу уже вовсе.

— Простите, Оксана. Не хочу, что вы подумали ничего лишнего, но можно я. аккуратно. просто поцелую вашу ногу?

— Что ты сказал? — слегка нахмурившись, переспросила она, от ее голоса моя голова еще больше поплыла.

— Просто поцелую. Слегка. Ничего плохого. — говорил я, сползая со стула.

Я встал на колени и попытался прислониться к ноге, но она ее резко убрала под себя, убрав ногу с ноги.

— Да что ты делаешь? Совсем сбрендил?

— Ничего больше. Вам понравиться, просто кратко прислонитьсе.

Я нагнулся очень низко, так что подбородок касался пола. Ее аккуратная ножка с ровными красивыми пальцами были в напряжении и были готовы отскочить. Я был к ним так близко, что казалось, что они с размером с мою голову. Я выдвинул губы и прислонился ими к пальчику. Она отодвинула ножку. Но я пододвинулся и начал опять. Ее кожа была такая нежная и шелковистая, а ноготки ровные и приятные на вкус. В какой-то момент она перестала отодвигать ножку. Минут десять я целовал и слегка, кончиком языка полизывал один пальчик. Мне хватало уже этого. Пенис стал очень твердым и старался, чтобы сквозь штаны и трусы он не не прикоснулся к полу, а то сразу бы разразился, мне хотелось еще возбуждаться. Это были волшебные десять минут. У меня даже не затекла шея. Потом я перешел к другому пальчику, и только мысль, что она тут не будет сидеть вечно, заставила меня быстро приступить к другим. Потихоньку, проводя губами и языком по щелям между пальчиками, я перешел к самой ступне, чувствуя каждую вену. Она, кажется и сама стала получать удовольствие. Затем я начал целовать лодыжку, порой замахиваясь на ногу. Длинное платье обволокло меня и края его щекотали мне шею. Нежно прижавшись к стройной ножке губами, я поднимался по ней выше и выше, дойдя до колена. В этот момент, она выставила ножку и погладила по моему животу. Я думал, что она поглаживает, но постепенно, она меня слегка оттолкнула, дав понять, что она не хочет, чтобы я поднимался выше. Но все же напоследок я успел крепко поцеловать ровную, твердую коленку. Я встал и сел на место. Она, проверив до конца задание, поставила оценку и пошла обуваться. Все ходили молча, пока она стеснительно не попрощалась и вышла из дому. Но на следующем занятии, в ней проснулось то, что мне и ей очень понравилось.

В следующий запланированный день, когда должен быть английский, родителей не было дома. Мне пришлось принимать учителей самому. С минуты на минуту уже должна была прийти учительница по английскому. Но она уже на пол часа опаздывала Я ждал ее с шевелениями в животе. И не потому что бы возбужден, а потому что было страшно. Я не представлял, как буду смотреть ей в глаза, после того, что я делал, мне было стыдно. В дверь позвонили.

Я открыл дверь и не мог поверить глазам. Учительница была в небольшом топике, явно без лифчика. Короткая юбка, которая выше колен сантиметров на десять, тоненькие колготки и шикарные туфли. С макияжем ничего не изменилось. Когда она вошла, я закрыл дверь, у меня уже твердо все стояло, а голова снова кружилась.

— Привет. Родителей сегодня нет дома? — спросила она. По сравнению с тем, как она уходила в прошлый раз, стеснительно и робко, в этот раз она вела себя очень уверено.

— Здравствуйте. Да, их нет сегодня.

Она не стала разуваться и прошла в гостиную прямо в туфлях на высоком каблуке. Мне казалось, что я сейчас упаду без сознания.

Она села, положила ногу на ногу, стала ею раскачивать. Начала с проверки домашнего задания.

В задании, к слову, все было точно правильно, так как, чтобы отвлечь учительницу от прошлого урока и не злить ее больше я старался больше обычного над его выполнением. А потом еще и дал проверить его отцу, что очень часто летал в Америку и знал английский, как сами носители языка.

С внимательным видом она проверила задание. Я не знал, что говорить.

— Простите меня. ну. за прошлое.

— Ничего. Тебе же понравилось?

— Да, конечно. Более чем. Вы очень красивая.

— Спасибо, — улыбаясь, сказала она и продолжила чуть ли не шепотом, — Мне тоже понравилось.

— Но сейчас не об этом. — закрыв учебник сказала она. — В задании все не правильно.

— Как? Все должно быть правильно. Все проверено.

— Нет. — капризно сказала она. — Все не так. — Через паузу продолжила. — Раз уж тебе понравился. прошлый урок. может захочешь исправить оценку?

— Да, конечно! — в восторге забился я. Я, наконец, понял, что сегодняшний день войдет в мою память, как лучший.

— Тогда разуй меня. А то я забыла, кажется. Не хочу вам в дом грязь приносить.

Она поставила и выдвинула ножку. Я встал на колени, наклонился и также, как в прошлый раз начал целовать пальчики. Нижней губой я прижимался к подошве, верхней к пальчикам, а языком проходил там, что было посередине.

— Давай, лижи нежнее. Тебе это нравиться?

— Тогда давай. Продолжай. И пускай побольше слюнек.

Я послушно и с наслаждением стал вылизывать гладенькие ножки,

специально пуская больше слюней, которая текла по щекам и по ножкам. Когда капля скатывалась по ножке, я пытался ее поймать ртом, но иногда не получалось и в такие моменты я чувствовал, как я приятно и как по ноге проходят маленькие мурашки. Сквозь очень тонкие колготки чувствовалась приятная кожа. Я брал в губы колготки и всасывал их. Где я лизал, потом проводил по тем местам губами, чувствуя кожу под мокрой сетчатой тканью колготок. Медленно я дошел языком до ремешков, проходя им по всей ступне. Зубами схватился за ремешок, потянул и освободил плененную ножку.

— Теперь переставь ее на пол. — приказала она.

Я легонько взял в руки ножку, как что-то безумно дорогое и бьющейся и переставил ее с туфли на пол. Потом взялся за другую ножку. Но вторую она повернула подошвой ко мне, и я взял в рот каблук и стал полизывать и посасывать его. Я посмотрел на нее снизу верх. Она смотрела на меня с улыбкой и довольным видом. Когда она, чуть не наступив на мою нижнюю челюсть, поставила ножку, я также как и прошлую стал полизывать и высвободил от ремешка. Оторвавшись от нее, я взял ножку в руки и приподнял. В этот момент она резко подхватила ножку и, смеясь, подтянула ее к себе.

— А теперь садись и проверяй свое «правильное» домашнее задание. Будешь сам искать там ошибки, это полезнее, чем я тебе сама укажу на них и ты потом про них забудешь.

— Если хочешь, можешь освободиться. Меня стесняться не надо. Что ты так скованно со мной общаешься? Расслабься — Игриво сказала она, перебирая ногами.

Так, как я уже не мог сдерживаться я встал и полностью разделся. Я чувствовал себя очень не привычно, стоя голым перед учителем. И это ощущение еще больше меня заводило.

— Ууу. Как ты меня любишь. — с одобрительной улыбкой сверкнула глазами Оксана, смотря на мой живот.

Затем я сел на место. Она также положила ножки только уже на голого меня. Ее ножки стали медленно тереться о мой член, сводя меня окончательно с ума.

Тебе приятно? — страстно сказала она.

— Yеs, it»s sо hоt аnd plеаsurе!

— Правильно! — посмеялась Оксана.

— Что ж. Ты заслужил «пятерку». Теперь тебе приятнее получать «пятерки»?

— Но где же красная ручка? — В растерянности стала водить руками в поисках ручки, что лежала перед ней. Чем я буду. а вот она.

Она взяла ручку и стала водить по учебнику, не прикасаясь к нему, имитируя движениями, что она не пишет

— Она не пишет! — воскликнула она.

В этот момент я смотрел на ножки, которые были загорелыми и яркими, сверкали так, что казалось, что в них отражается весь свет.

Она широко расставила ножки, выставляя свой выбритый треугольничек. В пяти-десяти сантиметров от промежности были видны складки колготок на обеих ножках. Ее кисонька была красной, по цвету напоминавшая мякоть арбуза, манящей. На ней видны были отражения от влаги, она была мокрой. Как мне тогда хотелось вылизать весь сок.

— Сделай так, чтобы она писала. — с улыбкой сказала учительница. Сделаешь?

Учительница обмакнула об оставшуюся сперму ручку и противоположным концом вставила в кису, указывая руками, что надо делать. Пока я вставал на колени, она водила рукой по ручке.

Я наклонился и стал посасывать, полизывать ручку, заставляя ее раскачиваться. Потом ручка уперлась мне в горло и губами я достал ее писю, целуя ее. Не забывал о ручке, которую я раскачивал языком. Учительница застонала, поглаживая свою грудь через блузку. Минут через десять, она уже почти орала от оргазма. Она резко вытащила ручку, вытащив тем самым ее у меня изо рта. Тогда я наконец-то прижался всем лицом к вагине. В тряске из блаженного треугольника вытекла приятная, сладкая жидкость, которую я подержал во рту, чтобы распробовать и проглотил.

Успокаиваясь, она гладила меня по голове, как ребеночка. А я стал нежно полизывать языком уже все, что мне хотелось — всю кисочку королевы. Через какое–то время, неожиданно, но очень приятно для меня потекла еще одна жидкость, которая лилась сильнее и больше прежней. Сильная, теплая и вкусная струя наполняла мой рот, что я еле успевал заглатывать. Закончив, она встала и помогла встать мне.

— Можно я и дальше буду продолжать так учиться? — Встав, умоляюще спросил я.

— Если хочешь, то конечно.

Стоя, она поставила в дневник и в учебник мне «пять». Я наклонился еще раз, что бы в напоследок помочь ей обуться. Нежно и медленно взял ее ножку и положил ее в туфельку, застегнув и еще раз смотрел, как уходить самые дорогие для меня ножки. Она была уже у двери, когда остановилась и, не оборачиваясь, задрала юбку, выставляя большие, красивые бедра.

— Поцелуй меня тогда на прощанье. — кокетливо сказала учительница.

Это был один случай. Да и вообще выдуманный, но приятный. С тех пор она уже не заставляла так заслуживать «пятерки». И это было жутко обидно. Но все же, чтобы не подставлять учительницу и тем самым отблагодарить ее, я стал учить английский с тройной силой и выиграл кучу школьных олимпиад.

Источник

Сельская учительница

— Почему вы так смотрите?
— Машенька сказала, мы с вами похожи.

— Вы такая же упрямая.
— Может быть.

— Едите в деревню учительствовать.
— Вы это тоже знаете? Осуждаете?
Ваши намерения благородны.
Варенька, тебе петь! Ей петь!

— Простите.
— Пожалуйста.
Средь шумного бала, случайно,
в тревоге мирской суеты
тебя я увидел,
но тайна твои покрывала черты.
Лишь очи печально глядели,
а голос так дивно звучал,
как голос далекой свирели,
как моря играющий вал.
Мне стан твой понравился тонкий,
и весь твой задумчивый вид,
а смех твой и грустный, и звонкий,
с тех пор в моем сердце звучит.
В часы одинокие ночи
люблю я, усталый, прилечь,
я вижу печальные очи,
я слышу веселую речь.
И грустно, я грустно, засыпаю,
и в грезах неведомых сплю.
Люблю ли тебя, я не знаю,
но кажется мне, что люблю.
Вальс!

— Как вы хорошо пели!
— А Машенька бранилась, что плохо.
Вы удивительно пели!
Посмотрите, ночь-то какая!
Люблю тебя, Петра творенье!
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит.

— И как вы решаетесь в Сибирь?
— Разве там так плохо?
Отчего же.
Но туда ссылают за тяжкие преступления, а вы добровольно?

— Значит, вы сильная.
— Что вы.
Там очень нужны учителя, и никто туда не хочет.
А я мечтаю.
Я буду учить детей.
Вы знаете,
мне кажется, если человеку долго внушать хорошее,
и делать это от чистого сердца,
то любой, даже самый плохой человек, переменится.
Только надо непременно от чистого сердца.
Не смейтесь.
Я не смеюсь.
Ваша убежденность мне по душе.
Дай Бог, чтобы сибирские ветры не вырвали ее с корнем.
Не согнули, не заморозили.
А как же вы?
Лишения для меня играют роль малую.
Потом, сознание, что ты не один,
что делаешь это для людей.
Знаете, Варенька, как хорошо, что мы с вами теперь встретились.
У меня странное чувство,
будто с каждой улицей, я узнаю вас все больше.
И у меня.
Сибирь.
Село Шатры.
А край там богатый!
Пройдет несколько десятков лет и на месте затерянных деревушек
вырастут города с широкими улицами,

Источник

Текст книги «Сельская учительница»

Автор книги: Алексей Горбачев

Советская классическая проза

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Сельская учительница

Призвание учителя есть призвание высокое и благородное.

Они стояли на берегу реки, чуть подернутой белесым, зыбким туманом. Валентина Майорова держала в руках замшевую сумочку, вчера купленную на последнюю студенческую стипендию, а в той сумочке лежал самый важный, и самый дорогой сердцу документ – диплом учительницы русского языка и литературы. Игорь Коротков горделиво поглядывал на лацкан пиджака, где сиял новенький институтский значок-ромбик.

Гасли в небе звезды. Было тихо кругом, только слышалось, как шуршала галькой река на перекате да где-то невдалеке плескалась рыба.

Валентина смотрела на дальний, уже хорошо видимый лесок. Небо над ним начинало потихоньку розоветь, как будто кто-то там раздувал костер. Этот невидимый костер с каждой секундой разгорался все ярче и ярче, его красноватый отблеск тронул зубчатые края высоких облаков, прошил золотистыми нитями белесый речной туман, заплясал в окнах городских строений.

– Ты посмотри, Игорь, как чудесно! – воскликнула Валентина. – Миллионы лет встает над землей солнце, и каждый раз оно всходит неповторимо. Правда?

– Нет, – с усмешкой возразил Игорь, – солнце всегда всходило и всходит одинаково, но люди воспринимают это явление каждый по-своему.

– Неужели ты вот так скучно станешь объяснять восход солнца своим будущим ученикам?

– Во-первых, я не преподаватель астрономии, а во-вторых…

– Но ты учитель! – живо перебила она. – А учитель должен быть и астрономом, и художником, и поэтом, чтобы пробуждать в детских душах любовь к прекрасному. Ведь все прекрасное, говорил Пушкин, величаво. Ты посмотри, посмотри на это чудо!

Большое огненно-красное солнце выкатилось из-за кромки леса, и все вокруг засверкало, заулыбалось, радуясь новому дню.

– Здравствуй, солнце! – крикнула Валентина.

Игорь оглянулся – нет ли свидетелей. Он тоже радовался и солнцу, и тому, что девушка рядом, но кричать. Нет, он достаточно теперь серьезен и не может проявлять свою радость вот так – бездумно и бурно.

Поругиваясь, мимо пробежали ребятишки с удочками.

– Удачи вам, рыболовы! – пожелала ребятишкам Валентина.

Игорь сердито нахмурился.

– Нельзя так, – предупредил он. – Ты забываешь…

– Что? Что я забываю? – поблескивая веселыми черными глазами, опять перебила она. – Ах да, извини, я забыла о том, что прошли, отшумели студенческие деньки… Но пока в нас еще бурлит нерастраченный студенческий задор, давай и мы побежим к крутояру и нырнем с берега.

– Ты с ума сошла, – испугался Игорь. – Переоденемся и потом придем сюда.

– Трусишь? А я нырну, нырну! – Не оглядываясь, она побежала вдоль берега. Игорь пожал плечами: дескать, что с ней поделаешь… Он посмотрел на свои бежевые модные туфли, с неохотой побрел вслед.

Валентина сняла белое праздничное платье, разбежалась, ловко оттолкнулась ногами от высокого берега. Выгнув спину и вытянув руки, она какое-то мгновение невесомо парила над розоватой гладью реки, напоминая большую бронзовую птицу, потом бесшумно скрылась под водой.

«Здорово ныряет», – восхищенно подумал Игорь. Он тоже разделся, аккуратно свернул новый, старательно отутюженный костюм и бросился в речку. Они долго плавали, дурачились, брызгали друг другу в лицо водой, сидели на отмели, подставив загорелые спины уже высокому жаркому солнцу.

– Валечка, ну как все-таки, надумала? – осторожно поинтересовался Игорь.

– Все остается по-прежнему, – упрямо ответила она.

– Но ты пойми, глупо отказываться от такого чудесного путешествия, – доказывал он.

В знак поощрения родители купили Игорю путевку в ялтинский санаторий, и он вот уже в который раз уговаривал Валентину поехать в Крым вместе. Пусть у нее нет путевки – не беда, в Ялте живут родственники Коротковых, они, по словам Игоря, отлично устроят ее.

– Почти все лето мы будем вместе, и где – у самого Черного моря!

Валентина хорошо понимала, как интересна и заманчива эта поездка, и она, быть может, согласилась бы отправиться к Черному морю, но ее удерживало основательное затруднение: не было денег, а ехать в Крым на средства родителей Игоря не могла.

– Какая ты упрямая, – с упреком и обидой сказал Игорь. – Я отказываюсь понимать тебя.

– Все объясняется очень просто, – отвечала она, – скоро у нас появятся свои деньги, и мы поедем с тобой куда угодно – в Крым, Кавказ, и никто не упрекнет нас…

Игорь тряхнул мокрой головой.

– Своей расчетливостью ты начинаешь путать меня, – сердито говорил он. – Через два дня мы смогли бы уехать.

– Я уезжаю завтра в детский дом.

В горкоме комсомола и этим летом ей предлагали поработать в лагере, но Валентина впервые отказалась: ее звала в гости директор детского дома Зоя Александровна.

– У меня пропала всякая охота ехать в Крым, там тебя не будет, – искренне жаловался Игорь, когда они по крутой каменистой тропке возвращались с реки в город.

Валентина виновато молчала.

В коридоре общежития стояла непривычная тишина. Студенты младших курсов уже давно разъехались на каникулы, а выпускники, должно быть, отдыхали после вчерашнего суматошного вечера. Валентина вошла в свою комнату. Ее встретила Зина Солнышко – невысокая, толстенькая, круглолицая, с рыжеватыми кудряшками. Стоя над раскрытым чемоданом, наполненным девичьими пожитками, Зина певуче говорила:

– Любовь любит уединение… Мы вас искали, искали на берегу и не нашли. Куда утащил тебя Игорь с вечера?

– Быть может, наоборот, я утащила его, – улыбнулась Валентина.

Зина Солнышко махнула рукой.

– Может быть. У вас все может быть. – Она перепрыгнула через чемодан, подбежала к Валентине, обняла ее за плечи. – Вы молодцы с Игорем, едете в один район, в одну школу…

– Но удивительно, почему вы с Виктором отправляетесь в разные города?

– Да разве ты не знаешь Марченко, – безнадежно вздохнула девушка.

Валентина хорошо знала Виктора Марченко. Высокий, лобастый, он был способным математиком. Друзья всерьез пророчили ему блестящее будущее ученого, все были уверены, что он останется в институте на кафедре. Но Марченко вдруг попросился в соседний индустриальный город учителем.

– Он чудаковат, – с нежностью говорила о парне Зина Солнышко. – Он увлечен математикой и больше ничего не замечает. Я даже сама первая поцеловала его…

– Теперь осталось предложить ему быть твоим верным супругом…

– Я, кажется, так и сделаю, – серьезно ответила Зина. Она гордилась тем, что получила назначение в новый город, которого еще нет на карте, о котором только нынешней весной стали говорить и писать в газетах. Над ее кроватью и сейчас еще висит рядом с портретом Галины Улановой фотография палаточного городка в степи. Зина посылала письмо в комсомольский штаб стройки. Ей ответили телеграммой: «Приезжай ждем нетерпением». Эту телеграмму девушка тоже приколола над кроватью и восхищенно говорила: «Видите, меня ждут, и как? Нетерпением!» Но всем было известно другое: Зина радовалась назначению потому, что большой город, куда ехал Виктор Марченко, и новый, еще не построенный, расположены близко, километрах в двадцати друг от друга. И Зина, конечно, верила: они часто будут встречаться с Виктором.

– Вот и кончено – разъезжаемся, – тихо говорила она. – На душе как-то грустно… Сколько прожили в этой комнатке… Знаешь что, Валечка, давай договоримся писать друг дружке, писать обо всем, что бы ни случилось с нами.

– Ну конечно же, Солнышко ясное, будем писать. Пусть никогда не забывается наша хорошая студенческая дружба.

Валентину встретили на автобусной остановке.

– Здравствуй, Валечка. Спасибо, родная моя. Все твои телеграммы получила. Очень я рада за тебя. Рада, что ты умница, отличница, рада, что приехала, – обнимая, говорила Зоя Александровна. Ее широкое, почти безбровое лицо, голубовато-серые глаза были озарены по-матерински доброй и счастливой улыбкой. – А ну-ка, ребята, берите чемодан, – обратилась она к двум паренькам, пришедшим с ней к автобусу.

Почти все воспитанники детского дома уехали на лето в лагерь, а на зимних квартирах теперь хозяйничали плотники, штукатуры, печники. Строителям помогали ребята из старших групп. Зоя Александровна вернулась из лагеря, чтобы посмотреть, как идет ремонт, но главное – ей самой хотелось встретить Валентину, свою любимицу.

– Ты посмотри, отец, кто к нам приехал! – сказала она, вводя гостью в небольшой флигелек, стоявший в глубине детдомовского двора.

– Валя! – радостно крикнул хозяин. – Подходи, подходи. Дай-ка я посмотрю на тебя, красавица.

Валентина подбежала к нему, прижалась щекой к его колючей щеке.

– Здравствуйте, дядя Гриша!

– Ставь, мать, на стол вина заморские, закуски царские. Пировать будем по случаю приезда будущего министра просвещения, – весело говорил он.

Дядя Гриша был общим любимцем ребят. Валентина хорошо помнит, как весной 1944 года его привезли без ног из какого-то далекого госпиталя.

Перед войной Григорий Иванович Викторов окончил физкультурный институт. Тогда он был сильным, ловким парнем – знаменитым в городе волейболистом и чемпионом по прыжкам в высоту. С первого дня Отечественной войны Григорий Иванович ушел на фронт. И куда только ни бросала его суровая солдатская судьба. На его широкой груди уже не осталось места для орденов и медалей.

Однажды, возвращаясь из немецкого тыла с захваченным «языком», Григорий Иванович подорвался на мине.

Боевые друзья-разведчики принесли раненого командира на полковой медицинский пункт. Военные врачи спасли ему жизнь, но ноги пришлось ампутировать.

Понятно, безногий физкультурник уже не физкультурник. Здесь, в поселке, он быстро овладел искусством сапожника-модельера, работал в мастерской промкомбината. И многие районные щеголихи носили изделия рук его – удобные, красивые туфельки, по прочности и изяществу не уступавшие продукции столичных мастеров.

Жили Викторовы тут же, во дворе детского дома, в деревянном флигельке, и дядя Гриша чуть ли не все свое свободное время отдавал ребятам. Он сохранил в памяти много интереснейших историй из фронтовой жизни, и любознательная детвора, особенно мальчишки, затаив дыхание, с раскрытыми ртами слушали бывалого человека. Правда, дядя Гриша вносил в свои рассказы домыслы, всякий раз «творчески» их обрабатывал, но этого не замечали внимательные и благодарные слушатели.

Дядя Гриша был непререкаемым авторитетом в роли судьи на спортивных соревнованиях. В детском доме он сколотил волейбольные команды – мальчиков и девочек, учил ребят играть в шахматы и всегда радовался успехам своих питомцев.

– Ну, Валечка, пока мать будет занята приготовлением стола, садись да расскажи о своих успехах, – предложил дядя Гриша.

– Положим, она уже не Валечка, а Валентина Петровна, – с улыбкой поправила мужа Зоя Александровна.

– Да, да, Валентина Петровна, – подхватил он. – Скажи, пожалуйста, как быстро время летит. А ведь я помню Валю совсем маленькой, еще в школу не ходила, а теперь учительница!

Сразу после обеда дядя Гриша уехал на своей трескучей мотоколяске на рыбалку, уверяя, что нынче вечером угостит Валентину Петровну (он так и сказал – Валентину Петровну) отличной ухой и сазанчиками.

Валентина и Зоя Александровна остались вдвоем. И потекла, потекла нескончаемая беседа. Зоя Александровна озабоченно говорила о будущей работе Валентины, советовала, что нужно купить в первую очередь из одежды и обуви. Слушая эти по-матерински заботливые советы, Валентина жалела, что не удалось получить назначение в этот район, поближе к детскому дому, к Зое Александровне.

Потом они листали альбом с фотографиями, и перед Валентиной шаг за шагом проходила вся ее жизнь в детском доме. Многое было забыто – выветрилось из памяти, другое виделось ей очень смутно, как сквозь туман. Вот Валентина увидела себя совсем маленькую, в трусиках, в майке – она делает утреннюю зарядку. Вот они, дошколята, высыпали во двор – хохочут. Кончилась война, все неудержимо шумели, кричали, пели. В поселке, за воротами, тоже было шумно и весело: гремела музыка, слышались песни. Воспитательница объяснила, что в далекой Германии наши солдаты добили фашистского зверя… Этот зверь казался Валентине косматым чудищем, страшным-престрашным Соловьем-разбойником, с которым сражался когда-то сказочный Илья Муромец…

После Дня Победы в детский дом все чаще приезжали родители – счастливые мамы, увешанные орденами папы – и увозили домой сыновей, дочерей. Однажды за подружкой Валентины Лорой Рязановой приехал дедушка – генерал, – седой, усатый, добрый. Лора звала Валентину с собой: дескать, поедем к нам, дедушка хороший, он обижать не будет. Валентина не согласилась ехать с дедушкой-генералом. Пусть он хороший, добрый, пусть подарил ей красивую коробку, полную конфет: она ждала своих – папу и маму – и верила, что они обязательно приедут за ней, они просто заняты или живут очень далеко.

Но никто не приехал…

Вот Валентина видит себя первоклассницей – задумчивая серьезная девчурка с большими темными глазами, с косичками, в которые вплетены белые ленточки. В руках у нее портфель, набитый новыми книгами и нетронутыми тетрадями. На другой фотографии она заснята дежурной официанткой в столовой, на ней белый передник, в руках поднос. Вид у нее очень строгий. Маленькая официантка горда своей обязанностью: ведь она нынче кормит всех, и все покорно ждут, когда она поставит на стол тарелки с кашей и стаканы с компотом…

А вот снимок того торжественного и по-своему незабываемого момента – Валентину приняли в комсомол. Она стоит с высоко поднятой головой, темные девичьи косы падают на белую блузку. Косы без ленточек. Рядом с ней Петя Зорин, Петушок, как называли его товарищи.

Валентина помнит: в восьмом классе на уроке истории Петушок прислал ей записку: «Валя, разреши каждый день провожать тебя домой». Ну и чудак! От школы до детского дома было совсем близко, все восьмиклассники ходили и на занятия и домой вместе, шумной гурьбой. Разве ему плохо вместе со всеми? Ведь так веселей, интересней… Валентина, конечно, на записку не ответила, но ей почему-то было приятно, и на Петушка она стала смотреть как-то по-другому, и записку его долго хранила в узелке ленты…

– Зоя Александровна, а помните Петушка, Петю Зорина? – спросила сейчас Валентина.

– Ну, как же не помнить такого, – улыбнулась Зоя Александровна. – Письмо на днях получила. Летает чертенок. Пишет, что мчится в небе быстрее звука.

– Исполнилось его желание…

– Да, да, Валечка, исполнилось. Все время грезил быть летчиком и вот летает. Рада я за него. Да и твое желание тоже исполнилось, учительница ты моя. – Зоя Александровна обняла гостью, прижала ее к груди. – Валечка, я никогда не показывала тебе одну фотографию, – тихо сказала она.

– Какую? – заинтересовалась Валентина.

Зоя Александровна нерешительно взглянула на девушку, как бы раздумывая, стоит ли показывать, стоит ли бередить сердце.

Будто разгадав ее мысли, Валентина попросила:

– Покажите, Зоя Александровна, я очень люблю рассматривать фотографии, они – это наша история, наше милое прошлое.

– Ты права. Порой безмолвные снимки могут рассказать многое. – Зоя Александровна достала из ящика письменного стола папку, развязала ее, извлекла оттуда небольшую, тронутую желтизной времени фотографию, положила на стол. – Вот она, посмотри.

Валентина увидела молодую женщину с ребенком на руках. Даже по давней, видимо, любительской фотографии можно было определить: женщина хороша собой. У нее большие темные глаза, тонкие черные брови, волнистые черные волосы. А черноглазый в белом чепчике ребенок был заснят в таком возрасте, что трудно даже определить – мальчик это или девочка.

Валентина удивленно взглянула на Зою Александровну, как бы говоря: зачем вы показали мне снимок, я не знаю ни эту женщину, ни этого ребенка.

– Это, Валечка, твоя мама, и ты очень похожа на нее, – шепотом сказала Зоя Александровна.

– Мама? – вырвалось у Валентины. Теперь она смотрела на Зою Александровну с болью и упреком, точно спрашивая: зачем вы так жестоко шутите?

– Да, Валечка, твоя мама, а на руках у нее ты – совсем еще маленькая.

Валентина опять взглянула на снимок молодой женщины. Мама… Ей никогда и никого не доводилось называть этим ласковым именем – мама. Теперь она напряженно всматривалась в черты молодой улыбающейся женщины и вдруг, как сквозь далекий-предалекий сон, припомнила материнский голос – чистый, воркующий, и ее какой-то особенный смех – заливистый и звонкий. И больше ничего не сохранила память. Ничего! Валентина даже не была уверена – материнский ли голос припомнился ей, материнский ли смех прозвучал откуда-то из туманного прошлого.

– Я тебе, Валечка, никогда не рассказывала твою историю, не говорила, как ты попала в наш детский дом.

Прежде Валентина не очень-то задумывалась, кто она и откуда. Детский дом был ее семьей, ее родным домом. Когда-то она ждала – приедут за ней папа, мама или дедушка, а потом поняла: родители погибли на войне, как у многих ее товарищей, и даже не догадывалась, что у Зои Александровны хранится эта фотография.

– Расскажите, Зоя Александровна, – попросила Валентина.

– Теперь можно, ты взрослая… Это было поздним летом сорок первого года. Нашему детскому дому было приказано эвакуироваться в глубокий тыл. Мы ехали на машинах… Ох, если бы ты знала, Валечка, как трудно было пробираться по запруженным войсками и беженцами дорогам. Видимо, благодаря своей молодости я тогда перенесла все. Над дорогами постоянно висели фашистские самолеты и бомбили, бомбили без разбора, никого не щадя. Но наших ребятишек будто сама судьба хранила: мы благополучно избегали бомбежек. Однажды на дороге нас остановил военный – майор. Он держал на руках ребенка и очень обрадовался, что встретил нас. За полчаса перед нами под бомбежку попал обоз беженцев. Страшно вспомнить, что мы увидели на дороге – разбитые телеги, разорванные бомбами лошади, еще пылающие машины. А сколько людей – убитых, раненых… Жутко было смотреть на все это. Оказалось, что в кювете рядом с убитой пожилой женщиной майор нашел живого ребенка. Это была ты, Валечка. Майор торопился. Он передал нам девочку. Мы только потом спохватились, что не спросили имени военного, а он, должно быть, тоже второпях, не поинтересовался, куда мы едем. У тебя в руках оказалась маленькая сумочка. В ней мы нашли деньги и вот эту фотографию. Посмотри – на обратной стороне карточки написано: «А это мы с дочуркой». Единственное, что ты знала – свое имя. Ты долго плакала, звала бабушку и маму. Потом, когда тебе дали кусочек сахара, успокоилась. Если о тебе потом спрашивали, чья, мол, мы отвечали – Майорова. Так и стала ты Валентиной Майоровой. Отчество мы тебе сами придумали – Петровна, а почему Петровна, я уж теперь и сама не помню.

Валентина снова и снова смотрела на фотографию матери. Кем была она? Одета по-городскому, значит, жила в городе. А отец? Кто был ее отцом? Где он и что с ним? Быть может, жив и не знает, что его маленькая дочурка – теперь взрослая девушка, учительница, невеста…

Валентина иногда читала в газетах: дети и родители, разлученные войной, через многие годы находят друг друга. Вот если бы и она отыскала отца и мать. Возможно, поможет фотография?

Словно разгадав мысли девушки, Зоя Александровна сказала:

– Мы пытались найти твоих родителей. Сразу же после войны опубликовали эту фотографию в газете, написали в город Бугуруслан, где находилось тогда Центральное справочное бюро. Мы все надеялись, что откликнется кто-нибудь из твоих родственников. Но, к сожалению, никто не откликнулся… Возьми, Валечка, фотографию, храни ее как память о матери.

Валентина и Игорь встретились в городе. Игорь после курорта выглядел молодцом, да и Валентина тоже не могла пожаловаться на свой летний отдых в детдомовском пионерском лагере. Она похорошела, загорела.

– Теперь ты совсем похожа на цыганочку, – смеялся Игорь.

Молодые, уверенные в том, что впереди их ждет безмятежное будущее, они чувствовали себя счастливыми.

– Итак, Валечка, завтра отбываем в наш Зареченский район, – радовался Игорь.

– Отбываем, – в тон ему ответила Валентина. Она сперва побаивалась того, что Игорь воспользуется авторитетом влиятельного родителя и останется дома, как это делали иногда некоторые папенькины сынки и маменькины дочки. Но он и думать не хотел о городской школе. «Наш долг ехать туда, где мы нужней», – писал Игорь из Ялты. «Молодец», – в мыслях похвалила его Валентина. Сама она чуточку взгрустнула: надо покидать полюбившийся город с шумными улицами, с театрами, с веселыми парками, со всем тем, к чему успела привыкнуть за время студенческой жизни.

– Жди меня завтра, будь готова к отъезду, – предупредил Игорь.

По простоте душевной, Валентина думала, что в Заречное они поедут, как и все смертные, обычным пассажирским поездом. Но рано утром Игорь подкатил к общежитию на голубой «Волге» с бегущим оленем на капоте.

– Транспорт подан, – бодро сказал он. – Не удивляйся, Валечка, это отец мой расщедрился и предоставил в наше распоряжение свою персональную… Поедем с комфортом! Лады?

Игорь погрузил в пустой багажник вещи Валентины и, кивая на окна, с непринужденной веселостью продолжал:

– Скажи: прости, прощай, милое общежитие, спасибо за приют. А теперь едем ко мне, позавтракаем, прихватим пожитки мои и в путь-дорожку дальнюю!

Коротковы занимали просторную четырехкомнатную квартиру в большом доме на шумной центральной улице. У Игоря была своя комната – высокая, светлая, не по-студенчески обставленная; в ней – массивный письменный стол, застекленные, темной полировки, книжные шкафы, мягкий диван, радиола, розовый, на тонкой ножке, торшер. Здесь друзья-студенты устраивали в складчину небогатые праздничные вечеринки, танцевали, готовились к зачетам и сессиям.

Всякий раз, когда Валентина появлялась с друзьями в доме Игоря, его мать, Ева Станиславовна, – дородная полная дама – с какой-то значительностью посматривала на нее и, казалось, следила за каждым движением, прислушивалась к каждому слову. Валентина всегда смущалась, робела под этими взглядами, понимая, что к ней проявляют не то вполне законное любопытство, с каким обычно смотрят на нового человека в доме, а внимательно изучают, придирчиво взвешивают все достоинства и недостатки.

Отец Игоря, Федор Терентьевич, под стать супруге – полный, солидный мужчина лет под пятьдесят. У него явно начальственный вид, снисходительно-покровительственный тон. И Федор Терентьевич тоже заинтересованно присматривался к ней – предмету серьезного увлечения сына.

От природы наблюдательная, Валентина порой краешком глаза примечала, как родители Игоря красноречиво переглядывались меж собою, будто говоря: «Сынок мог бы выбрать невесту получше». – «Да, мог бы. Но что поделаешь, если уже выбрал».

Может быть, и не об этом думали Федор Терентьевич и Ева Станиславовна. И все же Валентина не могла избавиться от навязчивой и неприятной мысли, что она не нравится родителям Игоря, что она вообще лишняя в этой чужой, богато обставленной квартире. Особенно остро Валентина почувствовала это сегодня, сидя рядом с Игорем за накрытым столом. Нет, не нужно было соглашаться приезжать сюда завтракать, она могла бы подождать Игоря в общежитии.

Федор Терентьевич старался держать себя вежливо, он даже пошучивал, наполняя небольшие бокальчики бордово-красным вином.

– Ну что ж, давайте выпьем за птенцов, которые по неизбежной воле жизни покидают родные гнезда, – предложил отец.

Ева Станиславовна горестно вздыхала, и Валентине казалось, будто мать Игоря поглядывает на нее с плохо скрытой неприязнью. Она, быть может, считает ее чуть ли не единственной виновницей, из-за которой любимое чадо покидает просторный родительский дом.

Бокал с вином заметно дрожал в руках Евы Станиславовны.

Игорь положил на стол белую накрахмаленную салфетку. На салфетке кроваво алело винное пятно.

У Евы Станиславовны влажно заблестели глаза.

– Ну что ты, что ты… Сын уходит в настоящее большое плаванье. Радоваться нужно, а ты плакать, – говорил супруге Федор Терентьевич. Взяв ее за локоть, он тихо добавил: – Давай-ка вещи выносить.

Отец и мать вышли из столовой.

– И чего плачет, – пожал плечами Игорь.

– Нельзя так говорить. Все матери плачут, это их право, – сказала Валентина и подумала: «Моя мама тоже, наверное, плакала бы…».

– Когда мы с тобой будем провожать своих сыновей…

Он рассмеялся, подхватил ее под руку и увел в свою комнату.

– Посидим, как принято, на дорожку. – Игорь усадил Валентину на диван и сам плюхнулся рядом.

В комнате все оставалось нетронутым. Письменный стол, книжные шкафы, радиола, торшер – незыблемо стояли на своих местах, даже портрет Валентины в ракушечной рамке оставался на столе, а рядом с ним лежала недочитанная книга с костяной закладкой. Можно было подумать, что хозяин на денек-другой уезжает куда-то…

– Тебе не жаль покидать все это? – спросила Валентина.

– Нет, не жаль! Все это – прошлое, а человек всегда должен смотреть в будущее. – Игорь обнял ее, заглянул в черные, как угольки, глаза, прижался лбом к ее смуглому лбу. – Мне ничего не жаль, если рядом ты, Валечка.

Повинуясь подмигивающим огонькам светофоров, «Волга» сперва осторожно пробиралась по городским улицам, потом, выбравшись на простор степной дороги, легко помчалась вперед, обгоняя солидные грузовики.

Валентина и Игорь сидели рядом. Игорь держал ее руку в своей и что-то вполголоса говорил. Валентине было приятно сидеть, чувствуя плечом его плечо. Эта близость и волновала, и пугала. Игорь уверял, что они будут работать в одной школе. Валентина не возражала. Потом намекнул: они могут получить квартиру… Валентина покраснела. Прежде у них все было понятно и просто: она жила в общежитии, он дома. А теперь? Что будет теперь? Они поселятся в одной квартире, но для этого нужно… Ну да, конечно, должна быть свадьба – веселая, шумная, с поздравлениями, с подарками, с криками «горько». А как же иначе? Как можно обойтись без этого? Не могут же они, приехав в школу, ни с того, ни с сего назвать себя мужем и женой… Так не бывает, по крайней мере, так не должно быть.

– Ты о чем думаешь, Валечка?

– Интересная это штука – будущее, – философствовал Игорь. – Интересная потому, что никто достоверно не знает, что случится с ними в этом заманчивом будущем. И мы с тобой тоже не знаем. Но верим – все будет хорошо!

«Волга» легко бежала по степной дороге, а навстречу ей мчались огромные сильные грузовики с хлебом нового урожая, и чумазые водители в кабинах чему-то улыбались. По обеим сторонам дороги – и слева, и справа – плыли, помахивая крыльями, лафетные жатки. Они оставляли за собой ровные, как линии в ученической тетради, ряды валков.

За деревянным мостом через какую-то речушку показалась арка. На ней в лучах солнца горели слова: «Зареченский район».

– Наш район! – воскликнула Валентина и стала придирчиво оглядывать поля своего района. Впрочем, и здесь было то же самое: плыли, помахивая крыльями, жатки, трудились комбайны-подборщики; трактор, похожий на большого жука, стаскивал солому, освобождая поле для вспашки зяби.

Часа в три приехали в Заречное, и вскоре Валентина и Игорь уже сидели в приемной районного начальства. На двери, ведущей в соседнюю комнату, виднелась потускневшая табличка: «Заведующий районо Карасев П. С.» Из кабинета отчетливо доносился сердитый женский голос:

– Что угодно со мной делайте, а не останусь я в Шафраново. Сил нет. Хватит!

– Подумайте, – увещевал мужской голос.

– Думала, много думала… У меня ребенок, а там ни квартиры, ни детского сада. Не стану же я таскать сына с собой на уроки.

– Но я даю вам слово, скоро все будет.

– Слышала ваши слова. Вы мне и в прошлом году обещали…

Валентина с интересом прислушивалась, что ответит этот Карасев П. С.

– Подумайте, – опять раздался мужской голос.

– Куда угодно назначайте, а там не останусь, – решительно заявила женщина, и Валентина подумала: «Ишь какая настойчивая». Она даже представила себе лицо этой женщины – волевое, энергичное, строгое, и сама женщина должна быть высокой, сильной…

Из кабинета вышла уже немолодая худенькая учительница с задумчивыми и грустными карими глазами.

– Ну как, Мария Захаровна? – обратилась к ней светловолосая работница районо.

– Обещал подумать. Если, говорит, будет замена…

– С заменой трудно, ох как трудно с кадрами, – вздохнула блондинка и повернулась к молодым учителям. – Заходите, Павел Степанович один.

Валентина и Игорь вошли в кабинет заведующего. За небольшим столом, заваленным папками, бумагами, сидел Павел Степанович Карасев. Это был худощавый мужчина лет под сорок, с воспаленными уставшими глазами, остроносый, хмурый.

«Мрачновато районное педагогическое начальство», – подумала о нем Валентина.

– Чем могу служить? – чуть хрипловатым голосом спросил Карасев.

– Мы педагоги, направлены в ваш район, – ответил Игорь, подавая документы – и свои, и Валентины.

– Очень хорошо, – оживился заведующий. – Прошу, присаживайтесь и чувствуйте себя, как дома. Супруги? – осторожно поинтересовался он.

Валентина покраснела и тихо ответила:

– Пока нет, – уточнил Игорь.

– Очень хорошо, – все тем же оживленным тоном продолжал Карасев. Он прочел документы, небрежно сунул их в папку. – Словесники, очень хорошо! – Видимо, это «очень хорошо» выражало в устах заведующего все – и хорошее, и плохое. – Вас, товарищ Майорова, я могу определить в хорошую Михайловскую школу. Согласны?

Валентина неопределенно пожала плечами.

– А вас, товарищ Коротков, я думаю направить в Шафраново.

– Но мы хотели бы работать в одной школе, – торопливо возразил Игорь. – Мы специально попросились в ваш район.

– И рад бы, да не могу, не имею такой возможности, – ответил Карасев. – Вы однопредметники, а у меня в районе нет ни одной школы, куда бы требовалось сразу два словесника.

– Нам говорили в облоно, нас уверяли…

– Мало ли в чем уверяют и что говорят в облоно, – досадливо поморщился заведующий. – Нам видней.

Вот и первая непредвиденная помеха – они, Валентина и Игорь, однопредметники (слово-то какое придумано!). Да разве они раньше могли предположить, что настанет время, когда их специальность может послужить причиной разлуки?

– Мы не согласны, – твердо заявил Игорь.

Карасев беспомощно развел руками. Эта беспомощность возмутила Валентину. По ее мнению, заведующий должен был бы ответить Игорю приблизительно так: «Вас, молодой человек, выучили, так будьте добры поработать там, где нужно». А вместо этого Карасев негромко посоветовал:

Источник