оптина пустынь монастырь монах илий
Старец Илий
Говорят, что схиархимандрит Илий из Оптиной пустыни — чуть ли не последний настоящий старец в России. И что он — духовник патриарха. И чуть ли не Путина. И уверяют, что интервью он не дает, а если и дает, то редко и только православным изданиям. Я все звоню и звоню его келейнику, но тот не говорит ничего определенного. Ничего не выйдет, решаю я и перестаю звонить. И тут старец звонит мне сам. Ты, что ль, хотела со мной встретиться? — спрашивает он в трубку. — Так приезжай, я тебя жду.
Предлагаем нашим читателям переступить порог храма с нецерковным человеком. Корреспондент «Русского Репортера» посетила старца Илия (Ноздрина).
Старец Илий и Оптина пустынь
— Куда? — останавливают меня охранники у ворот Оптиной пустыни. — Платок быстро надела!
Передо мной вырастает стена из четырех немолодых мужчин. Они вжимаются друг в друга плечами. Рядом останавливаются богомолки и одна монахиня в черном. И все вместе начинают меня распекать. К ним присоединяется проходивший мимо батюшка:
— Я вас не благословляю.
— Вообще-то для меня не принципиально сюда попасть, — говорю я ему. — А вот для вас почему-то принципиально меня не пустить…
Батюшка смотрит строго и молчит. Я поворачиваюсь ко всем спиной и удаляюсь. Они все никак не могут поверить, что я могу вот так уйти.
Я иду в сосновую рощу, хожу от сосны к сосне, прокладываю между ними узкие дорожки своих следов, словно ниточки, соединяющие их, и спрашиваю себя: «Почему никто никого не любит?» Две тысячи лет назад Христос сказал: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Теперь эту заповедь знает, похоже, любой ребенок, но выполнить ее почему-то не по силам и восьмидесятилетнему старику. С чего бы мне любить того батюшку, с которым я только что говорила? Да и он вряд ли меня любит. Почти у каждого из нас есть хотя бы короткий список тех ближних, которых мы явно не любим. К примеру, я не люблю своего соседа за то, что он выставляет в общем коридоре свой хлам. И я никогда не поверю, что кто-то или что-то сможет заставить меня его полюбить. Все просто: мой сосед любви не заслуживает.
Схиархимандрит Илий (Ноздрин). Фото священника Игоря Палкина
Сосны одинаковые — тихие и неподвижные. Я петляю по дорожкам, пока не набредаю на две сосны, скрестившиеся стволами. Они представляются мне идеальным примером любви к ближнему. С виду кажется: спили одну сосну, другой только лучше будет — больше солнца, больше места. Но это только с виду, ведь в земле они так срослись корнями, что у них давно уже одна кровеносная система. Если бы я была сосной, то любить своего соседа мне было бы легко и даже полезно: сосна не нагадит мне под дверью и не скажет строго: «Не благословляю». Но как только я начинаю представлять, что рядом со мной сосна-сосед или сосна-батюшка, сразу чувствую нелюбовь. И, задрав голову к вершинам, с этого кажущегося близким расстояния я спрашиваю уже не себя, а Бога: «Ну почему никто никого не любит?!»
Звонит келейник. Я возвращаюсь в Москву — старец остается в Переделкине, в Оптину не поедет.
Двенадцатый час ночи. Узкая скамейка в трапезной у закрытой двери. За дверью старец. Я сижу с краю, рядом беременная, за ней худая суетливая женщина. Беременная держится двумя руками за живот и вздыхает так глубоко, что кажется, будто вместе с ней вздыхает ее ребенок. Я поглядываю на соседок и думаю, что беременная вот-вот родит, а суетливая никогда не успокоится. У скамейки, подпирая стену плечом, стоит еще одна молодая женщина с каким-то убитым лицом.
— Уложи детей спать, — устало говорит она в телефонную трубку. — Я не приеду, буду ждать.
Открываю Евангелие от Иоанна и нахожу нужные слова: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь». И запутываюсь еще больше. Где тут ставить ударение? Речь о Боге, который есть любовь, или о любви, которая есть Бог?
Дверь открывается, и в коридор выходит худой согнутый старичок. Его седая борода свисает до пояса черной рясы. Он делает шаг к скамейке, женщины вскакивают, сложив ладони для благословения.
— Ты, что ль, меня ждешь? — старец обращается ко мне и смотрит внимательными старыми глазами. — Завтра утром приезжай.
Он медленно, еще больше согнувшись, идет к выходу.
— Батюшка! — бегут за ним женщины, а я остаюсь на месте.
— Напоите их чаем и спать уложите, — чуть слышно говорит он вышедшей следом за ним матушке. — Завтра, — обещает он женщинам. — Завтра…
— Батюшка совсем без сил, — объясняет келейник. — Еле языком ворочает.
— А беременная-то ночью родила! — встречает меня утром суетливая. — Роды были тяжелые, с ребеночком совсем плохо!
В трапезной длинная очередь. Ближе всех ко мне по-прежнему суетливая и молодой человек в черном пальто с кожаным портфелем. У стола с противоположной стороны на коленях стоит женщина и что-то шепчет, опустив голову. За ней виден только подол черной рясы и кончик седой бороды.
Матушка подводит меня к старцу и объявляет, что теперь он будет давать интервью и всем надо выйти за дверь. Люди прождали его всю ночь и утро. И вот, когда кончик его седой бороды уже так близок, появляется неожиданная преграда, то есть я.
Для тысяч людей даже фотография старца — уже повод задуматься о вечном. Фото: Татьяна Плотникова.
— Дайте мне подойти… — просит меня женщина, которая вчера ночью ждала вместе со мной, лицо ее по-прежнему убито.
Я пропускаю ее и встаю сбоку, в стенную нишу. За этой женщиной идет вторая, за второй третья. Появляется мужчина в дорогом костюме в полоску и броских наручных часах. Все они опускаются перед старцем на колени. А я всех пропускаю.
— Они будут идти бесконечно, — выговаривает мне матушка. — Если хотите взять интервью, берите сейчас, старцу через час уезжать.
Она выталкивает меня вперед, но я еще глубже забиваюсь в свое укрытие. Я пропускаю людей не потому, что волнуюсь за них, просто мне кажется, этот инок с длинной бородой за всем наблюдает и не позволит мне прервать цепочку просителей.
Я точно не знаю, кто такой старец, но, по-моему, это человек, отказавшийся от своей воли, посвятивший себя Богу, беспрестанно молящийся и способный лучше других разделять помыслы и планы людей на добрые и злые. Он может разложить их пришедшему, как на ладони: вот, смотри, здесь добро, а здесь зло, и между ними черта.
Слышу обрывки шепотом произносимых фраз. Эти люди преодолели расстояние и потратили уйму времени лишь для того, чтобы спросить, мириться ли с сестрой, увольняться ли с работы, менять ли квартиру на другую, упоминать ли племянника в завещании… Вопросы, больше подходящие для визита к психологу или гадалке. Я еще раз убеждаюсь в том, что никто никого не любит. А старец? Любит ли он их? И за что ему их любить?
Наконец остаюсь в трапезной наедине с иноком. Сажусь на стул рядом с ним. Он, наверное по многолетней привычке, подставляет к моему лицу ухо, готовый принять тайную исповедь.
— А вы правда за всех приходящих переживаете? — громко говорю ему в ухо.
Старец выпрямляется, смотрит на меня, потом сгибается снова.
— Переживаю? — переспрашивает он тихо. — Естественно… Как же иначе? Совсем быть бесчувственным?
— Но вы ведь не можете помочь всем приходящим…
— Ну как помочь? — чуть громче говорит старец. — Материально? Не могу. А духовно могу. Наставить человека, чтобы он разобрался в своей ситуации. Может, человек считает себя несчастным, а у него никакой особой печали. На земле ведь нет абсолютного. Вот мы — христиане. В чем суть христианства? — старец делает паузу. — Ты понимаешь это?
— Да. Ты понимаешь это?
— Наверное, по-своему понимаю, может быть, неправильно и не так, как понимаете вы…
— Ну, говори, как понимаешь.
— Я думаю, что суть христианства, — громко говорю я и оглядываюсь по сторонам, но на меня смотрят только иконы, никого в трапезной нет, — я думаю, что она такая же, как и суть других религий, — говорю я смелее. — Сделать людей добрее… Помочь им любить! — последние слова я зачем-то кричу ему в ухо.
Старец отстраняется от меня и молчит. Его худое тело заваливается на колени, кажется, что под рясой уже мощи. Седая борода струится по ногам вниз.
— Ну, это не главное, — наконец говорит он.
— Как не главное? — громко удивляюсь я. — А что главное?
Инок Илий с келейником и духовной дочерью за беседой в резиденции патриарха в Переделкине. Фото: Татьяна Плотникова.
— В чем суть жизни — скажи? — спрашивает старец, но на этот раз я упорно молчу. — Суть жизни — приобрести вечность. Когда Бог создал человека, он был вечным. Христос… Для чего страдал Христос? Чтобы человеку дать возможность побеждать не только свои немощи, свои страсти, но и побеждать дьявола, который существует непременно. Признай, — говорит он, и я киваю головой, признавая. — Вот, скажи, например, может человек прожить десять минут без воздуха? — старец снова умолкает. Он делает много пауз, словно бережет слова, ведь его за дверью трапезной ждут десятки людей, и на всех слов может не хватить. — Крайняя есть нужда у нас в воздухе, да? Посади человека в камеру, пять минут — и человек умрет. Мы воздуха не признаем, потому что не видим его. И не щупаем. Но воздух — реальный. И ангелы с бесами реально существуют.
— Но как знать наверняка, что они есть? — спрашиваю я.
— Мы постоянно ощущаем бесов, столько зла они делают. Ведь в мире происходит борьба. Идет война, так? И каждый должен изучать противника и его силы. Иначе он легко будет побежден. А главный противник человека — это дьявол. Какая задача у дьявола? Человека отвратить от Бога.
— А почему Бог с дьяволом сам не разберется? Бог ведь сильнее слабого человека, и дьявола сильнее… — размышляю я. — Ну вот и разобрался бы с ним одним разом, и человеку бы искушений не было…
Старец смеется в нос, как робкая мышка.
— Он ведь не спрашивает у нас. Слишком мы мелкие букашки… — высвистывает он букву «ш». — Бог, который не только творец всей планеты и всего на ней живущего, а еще создавший человека и всю Вселенную… Подумай, насколько человек прекрасно устроен. Не нашим умом живет Бог… — продолжает шелестеть старец.
И на меня опускается древность. В век высоких технологий слова старца — архаика, слишком простая и примитивная. Но сказанные им здесь и так они кажутся самыми важными, древними и глубокими, как ядро Земли.
— Значит, Он нас не слышит? — шепотом спрашиваю я.
— Бог все слышит, — шепотом отвечает старец.
— Но… если мы такие мелкие букашки… — чуть прибавляю звук.
— Из любви к нам, букашкам, Он страдал, — громко говорит старец. — Кто еще мог из любви страдать, прибиваемый гвоздями?! И висеть несколько часов на кресте?! Вот какая любовь… — снова переходит он на шепот. — Кто бы еще мог?
— Вы могли бы? — шепчу ему в ухо.
— А ты могла бы? — не поднимает он головы.
— Я нет… — шуршу я еле слышно, вспоминая о соседе. — А вы?
— Кто? Я? Не знаю… Конечно, языком можно сказать, а в действительности знаешь как? Вот когда людей на казнь вели, самые крепкие — и то… — вздыхает он.
— Но все равно, скажите, — очень громко говорю, снова оглядываясь на иконы, — вместо того чтобы вот так за нас страдать, почему Бог просто не сделал нас достойными любви?
— Он и делает нас достойными. Понимаешь? Но не все сразу делается, все постепенно. Плод растет, зерно созревает, так идет созидание. Созидание человека. Бог его создал разумным, свободным существом. Каждому дан выбор. И Бог не может сделать этот выбор за человека… — эти слова он наверняка произносил тысячу раз, но я и сейчас вижу, как они рвут его сердце.
— А почему люди так поверили в Него только после казни, вы не знаете? Так полюбили Его? Не верили не верили, а тут взяли и поверили. Почему? — пристаю я.
Схиархимандрит Илий (Ноздрин). Фото священника Игоря Палкина
Монах устал. Он стар. Видно, как он дрожит под рясой. Я протягиваю к нему руку, чтобы поддержать.
Я живо представляю, как подставляю щеку соседу, и зрелище это для меня невыносимо. Вздыхаю.
— Тогда не было искупления. Христос заплатил, искупил грех проклятия и смерти, Он дал возможность каждому человеку покаяться, возвратиться к тому состоянию, в котором был создан, то есть к богопознанию. А прежде человек не мог, он находился под проклятием.
— А человек рождается добрым или злым?
— Прежде всего, в него заложена совесть и стремление познать смысл жизни. Сейчас каждый человек под промыслом Божиим. Бог нам дал все для жизни. Он дал нам то, что мы можем родиться, размножаться. Он дал нам возможность приобретать познание, дал нам воздух, дал нам плоды земные.
— Но человек все это разрушает и скоро окончательно разрушит…
— Если каждый человек будет жить так, как требуют наши государственные законы, и законы веры христианской, и законы совести, то нам хватит всего. Ведь с чего началась Россия? С веры. И жила, побеждала все невзгоды, татаро-монгольское иго, Смутное время, наполеоновское нашествие, две всемирные войны.
— А вы думаете, человек может жить и по государственным законам, и по законам совести, и по законам веры? Иногда это — сочетание несочетаемого…
— У каждого есть возможность так жить.
— Вы просто не видели, на что способен человек, живущий по всем этим законам… Человек, за грехи которого Христос заплатил… — я хочу продолжить и сказать старцу, что на земле идут войны, что люди убивают друг друга и, наконец, что заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» не работает и никогда работать не будет. Но меня останавливает то, что он устал, и еще вдруг пришедшее воспоминание о сосновой роще в Оптиной пустыни. Вековые сосны, дым, уходящий в небо из печных труб скита, многовековое монастырское спокойствие — вот мир старца. И незачем уводить его в другой. Из любви к ближнему.
— А кто их заставляет убивать? — громко спрашивает вдруг старец, будто прочитавший мои мысли.
— Так как же, если Бог его создал хорошим… И добрым… И совестливым… Да еще и любовью наделил…
— Он его наделил, но человек сам вправе выбирать между добром и злом. Потому что, если это право у человека отнять, он перестанет быть человеком. Если отнять у него волю, он будет как кукла: куда его повернул, туда и пошел. А полноценен человек потому, что ему дана воля. Для испытания. В раю еще была дана. Если он исполнит заповеди Божии, он остается тем, кем его Бог создал. А человек не исполнил — он нарушил и был изгнан из рая. И сейчас продолжает нарушать.
— А почему? Ну, вот вы не нарушили, другой не нарушил. А он нарушил. Почему? У нас в стране так много злости: то Кущевка, то еще что-то. Но ведь и этих людей Бог создал. Так почему же они, созданные Богом, спокойно убивают?
Отец Илий — братский духовник Оптиной пустыни, под его духовным руководством протекает жизнь всей обители. Но большая часть времени у него уходит на общение с посетителями из числа мирян и даже атеистов. Фото: Татьяна Плотникова.
— Они думают, что цель оправдывает средства. Они убивают, считая, что делают добро — добиваются своей цели. Понимаешь? Вот скажи, почему коммунисты убивали? Они хотели построить светлое будущее, они не видели в человеке Божие творение, наделенное свободной волей. Поэтому всех инакомыслящих — на мушку или на Соловки. Даже детей. Даже тех, кто уже и сам умирал. Настоятель Троице-Сергиевой лавры — он уже при смерти был, они потащили его в Бутово и убили! — Старец легонько подпрыгивает на месте. И тут я понимаю, что события тех лет для него важнее и острее, чем то, что происходит сегодня. Потому что они случились до того, как в его жизнь вошла сосновая роща, и я действительно не должна уводить его в настоящее.
Что я знаю о старце? Что он родился в 1932 году в деревне Становой Колодезь. Что звали его Алеша Ноздрин. Его семью выслали на хутор за то, что не пожелала вступать в колхоз. А когда Ноздрины вернулись в деревню, дед, староста Покровской церкви, выковал себе железные сапоги и ходил в них в знак протеста против коллективизации. Мальчишки-ровесники дразнились, когда, зажав под мышкой ботинки, будущий инок босиком бежал к церкви. У храма Лешка надевал свои ботинки и шел молиться. Знаю, что он попрошайничал. Знаю, что не любит об этом рассказывать. Говорят, в 43-м он повлиял на исход Курской битвы: немцы проезжали мимо него на мотоцикле по деревенской дороге и обронили планшет с картой укрепрайона на Курской дуге, мальчик карту поднял и передал взрослым, а те по цепочке — Рокоссовскому. Но этого мне старец точно не расскажет. А я и спрашивать не буду.
— Так что делать с этими людьми — коммунистами, террористами? — продолжаю я проверять старца на любовь. — Убивать, потому что они никогда не исправятся?
— Смертная казнь запрещена, — говорит старец.
— А как надо? Как правильно?
— Как правосудие признает государственное, вот как.
— Но вы за смертную казнь или против?
— Ой… я должен подумать, сразу сказать не могу…
Я молчу в надежде, что он подумает прямо сейчас, но и он молчит.
— Вот так, — разводит он руками.
Я еще какое-то время жду. Нет, прямо сейчас не скажет, а вот уйти в себя может.
— Скажите, а старец — это кто? — спрашиваю я громко.
— Старец… старец… Что такое христианство? Идеал. Каждый человек должен достигнуть своего возраста духовного… Живя молитвой, идеалом христианства, человек достигает высокого качества духовной жизни. Вот таких в народе называют старцами.
— Я старик. Какой я старец?
— Но так вас в народе называют.
— Ну… что назвать? Назвать легко…
— Люди к вам приходят как к старцу.
— А еще вас называют чуть ли не единственным старцем в России…
— Я не знаю, я старик только, — тихо говорит инок.
— Так что бы вы сказали о тех, кто устраивает теракты?
— Фанатизм! Все тот же фанатизм! — снова выпрямляется он. — Разве это не фанатизм, когда миллионы людей из-за человека погибли, а ему поставили пьедестал, памятник ему на площади красуется! — старец снова уходит от настоящего в сторону коммунистического прошлого. — Сколько он душ загубил?! Сколько душ отвратил от Бога?! А его терпят, держатся фанатики за него, — частит он, как молитву, но не монотонно, а горячо. — Выбросить его надо. Выбросить! — задыхается старец, а у меня округляются глаза. — Потому что проклятие оттуда. Проклятие на Россию — оттуда оно!
— Вы думаете? — холодно спрашиваю я, не принимая того, что старец мне хочет сказать, отказываясь верить, что и у него есть свой «сосед», которого он ненавидит. — Вы всерьез полагаете, что теракты в нашей стране совершаются оттого, что Ленин лежит в мавзолее?
— Конечно! — говорит он так нетерпеливо, будто ему хочется стукнуть меня по лбу.
— Да ну, не будет же Бог из-за этого всю страну проклинать, — смеюсь я. — Мы же все разные… Да и Он нас любит.
— Бог дал человеку свободу. Если плохо себя человек повел, то наказание человеку должно быть. Грех — это не только уголовное преступление. Плохо подумать — тоже грех. Мысли грязные принял — уже есть грех. Понимаешь?
— Но мы не властны над своими мыслями. Они… сами лезут.
— Как мухи, — строго шутит старец. — Вот почему надо молиться. Молитва укрепляет в добре, и человек тогда разумно мыслит и действует. Во благо и себе, и другим.
— Люди каются, даже убийцы. И они исправляются. Дается им наказание — епитимья.
— Неужели епитимья искупит такое?
— Ну, может быть, не каждый из них исправится, но хоть кто-то… — отвечает он, и я начинаю понимать некоторые различия между человеческой справедливостью и Божией. Для человека убийство — преступление, за которое надо отомстить, потому что убитого не вернешь. Для Бога убийство — это проявление болезни, которую надо вылечить, потому что даже у террориста есть душа, которая хочет спасения. А убитый — он совсем не убитый. У него тоже есть душа, и она уже спасена или погублена, но не в результате его физической гибели, а в силу его веры или безверия.
— Вы устали, — говорю я, и старец, не выпрямляясь, просто поднимает на меня взгляд. — Тяжело быть старцем?
— Ну… старцем… Ну как тяжело? Всем тяжело. А кому не тяжело? Вот наше правительство — его сейчас все ругают, а ведь они… по двенадцать часов в день работают.
— Вы так снисходительно относитесь к властям, а ведь там очень много коррупционеров, да и просто людей, которые не ценят свой народ. А батюшки? Как верить священнику, если он нетерпим, а иногда живет во много раз лучше, чем его прихожане. Как его любить, если гонит тебя от ворот за то, что ты не в платке.
Детский приют «Рождественский» в поселке Нижние Прыски. Благословение старца Илия стало для него не только духовной опорой, но и главной «инвестицией»: узнав, кто является духовным попечителем заведения, спонсоры помогают не раздумывая. Фото: Татьяна Плотникова.
— А вот так и верить, так и любить. Ты знаешь, как живут в селах батюшки? Ты бы посмотрела. Ты говоришь, трудно… А им по сто человек в день надо исповедовать. Ну а если есть возможность жить хорошо, то и живут хорошо. Ну так и что ж…
— Сегодня утром вы о чем молились?
— Что сказано в молитвослове, так и молился. Чтобы был в стране мир, благоденствие, чтобы не было смуты, чтоб войны не было.
В трапезную входит женщина. Она несет большую банку с чаем.
— Батюшка, тут вам чай передали, — говорит она.
— Отдай тем, кто пить будет, — отвечает старец.
— И сыр адыгейский принесли.
— Отдай тем, кто есть будет.
Я не понимаю этого старца. За время нашего разговора он, раз тридцать произнеся слово «любовь», так и не дал мне ответа, а, напротив, лишь уводил меня от него. Я смотрю на инока внимательно. Он копошится в стопках книг на столе, ищет для меня святоотеческую литературу. Потом вдруг выпрямляется и спохватывается: «Замерзли! Замерзли стоять! Всех веди, всех! Чаю, скорее, чаю им наливай! Веди, веди, скорее!»
В голосе его любовь, это очевидно. Любовь к тем людям, которые сейчас опять начнут донимать его своими совсем не духовными вопросами. Я снова забиваюсь в нишу. В трапезную тянется длинная очередь, все стараются занять место поближе к старцу. Усмехаюсь, снова увидев суетливую.
— Так беременной плохо, то есть ребеночку ее… — как бы оправдываясь, говорит она мне. — Вот решила про нее спросить.
Она бросается на колени перед старцем и продолжает суетиться. Она наверняка будет приходить к нему по любому поводу только лишь потому, что этот человек ее любит. А она, пришедшая из мира, в котором люди приняли заповедь Христа о любви, но не исполнили ее, всего лишь хочет прикоснуться к этой любви, унести капельку ее с собой, а когда та иссякнет, прийти снова. Вот и ответ.
Суетливая поднимается с колен, ее лицо светится. Глядя на ее счастливое лицо, я чувствую легкий укол совести. Да почему я решила, что она любви старца недостойна?! Почему я вообще взялась делить людей на тех, кто заслуживает любви, и на тех, кого любить не следует?
Я снова наклоняюсь к старцу и тихо, на ухо, задаю свой главный вопрос:
— Да почему же вы такой добрый? Почему вы их любите?
— У кого совесть есть, тот и добрый, тот и любит… — шепотом дает он свой главный ответ.
А может, правду сказал старец — совесть нам дана как инструмент любви? И учиться любви вообще не надо, она лишь побочный продукт чистоты? Будет мой сосед чист перед Богом — и не станет он ставить хлам под мою дверь. А я это увижу, во мне тоже проснется совесть, и я перестану проходить мимо него не здороваясь. И если так, то в утверждении «Бог есть любовь» ударение падает все же на первое слово. Все-таки речь не о какой-то непонятной любви, которая есть какой-то непонятный бог. Речь о Боге, которого можно полюбить, а через Него и соседа, и нетерпимого батюшку, и Путина с Медведевым, и даже раскаявшегося террориста. Ну или хотя бы одного лишь соседа, который хлам не выбрасывает. Соседа, кажется, можно попробовать. Если не полюбить, то хотя бы не ненавидеть.
Читайте беседы старца Илия на портале «Православие и мир»:
Жизнь и благословения старца Илия
Схиархимандриту Илию (Ноздрину) в этом году исполнилось 85 лет. Родился он спустя 15 лет после революции именно в день ее начала. А день имянаречения, который по православной традиции приходится на восьмой день после появления на свет, для него совпал с празднованием Державной иконы Матери Божией. Вся жизнь его отмечена покровительством Пресвятой, и все, что он делает, – во исполнение воли Государыни об укреплении державы.
Сегодня, на память 40 Севастийских мучеников, у батюшки Илия тезоименитство.
Война
Еще до революции в родном ему селе Становой Колодезь, что на Орловской земле, его дед Иван был старостой Покровской церкви, построенной на личные средства местных крестьян и действующей более века. Однако к моменту рождения внука в семье сына Афанасия и его супруги Клавдии в этом храме службы совершались разве что тайно, а то и вовсе где-то по домам. Оттого новорожденного и крестили в соседнем селе Яковлево в храме Казанской иконы Матери Божией. Нарекли Алексием в честь Алексия, человека Божиего.
– Приступай к строительству!
У того – глаза по блюдечку.
– Бог, – говорит схимник, – все управит.
Как любит пояснять в таких случаях батюшка Илий: «Строить будет Бог, я буду молиться», – тебе-то, мол, и делать нечего…
Так чудом Божиим практически без отрыва от текущих сельхозработ тракториста-комбайнера храм и поднялся.
Возродили по благословению батюшки Илия Покровский храм и в его родном селе Становой Колодезь. А в детские годы Батюшки, когда ему еще предстояло сесть за парту, закрытый храм в школу переоборудовали. Раньше крестьянские дети в церкви грамоту по Псалтири и постигали. Да вот только при советской власти вход прорубили прямо через алтарь, а ступени выложили из надгробий, сровняв с землей кладбище, что было окрест. Детвора, конечно, об этом ничего не знала. А взрослые все больше молчали. Год, когда будущий схиархимандрит пошел в первый класс, приходился на самые лютые репрессии.
Обучали детей в соответствии с предписаниями советской пропаганды. Много пакостей говорилось о царской семье. Но Рождество и Пасху в селе все равно праздновали, несмотря ни на какие запреты. Разве что глубинный смысл этих торжеств в отрыве от богослужений все больше для односельчан выхолащивался.
Алеше повезло: у него очень верующей была тетя, живущая в Москве. Она часто гостила у них. Из всех племянников – а это еще старший брат Иван да младшие Сергей и сестренка Аня – наиболее чутким ко всему религиозному и святому с малых лет был Алексей. С ним-то они и исходили все открытые еще в родных краях храмы, ездили в действующие церкви Орла. Как подрос, тетя привозила Алексею уже редкую тогда духовную литературу, наставляла в церковнославянской грамоте.
Так что, отучившись потом, уже после школы, в 1955–1958 годах, в машиностроительном техникуме в Серпухове и оказавшись по распределению на строящемся хлопчатобумажном комбинате в городе Камышин нынешней Волгоградской области, юный Алексей первым делом поинтересуется: «А где здесь храм?»
В годы Великой Отечественной войны в Камышине пусть и единственный, но все же открыли в 1944 году Никольский храм. Кстати, один из двух действующих тогда на всю область (второй был только в областном центре). Как же промыслительно, что этого молодого специалиста распределили именно сюда.
Здесь он обрел своего первого духовного наставника – протоиерея Иоанна Букоткина – фронтовика, кавалера ордена Славы III степени, воевавшего на 3-м Белорусском фронте и в Восточной Пруссии.
– Я непрестанно молился всю войну, – говорил отец Иоанн. – У меня на груди был крест.
Это те, кто силой Божией выиграли страшную войну. Пусть они и встретились в области, тогда по названию, присвоенному областному центру, прославляющей генералиссимуса: Сталинградская. Кстати, прежде, с 1589 по 1925 год, этот город славил Царицу Небесную и назывался Царицын.
Настоятелем их Никольского храма был отсидевший 10 лет в сталинских лагерях протоиерей Иоанн Потапов, так что им всем вместе было что повспоминать и о чем поговорить.
В ответ на его истории о чудесном спасении во время войны [1] Алексей одному из первых рассказал духовнику, свидетелем и участником чего он вмешательством Божиим сам оказался в годы войны.
На Сретение Господне 1943 года 10-летний Алеша возвращался из деревни Крюковка, куда ходил, чтобы проведать крестную, и уже на подходе к родной деревне Редькино (с 1969 г. вошедшей в состав Станового Колодезя) его вдруг обогнала немецкая машина, резко затормозила, и из нее вывалился пьяный фриц. Немцам сложно давались русские морозы, но еще хуже – водка. Под гогот сослуживцев этого вояку вырвало, дверца захлопнулась и машина газанула. А на снегу остался лежать планшет. Его-то Алексей и поднял. А как только приблизился к деревне, внутренний голос настойчиво повелел: «Иди по рельсам!» Шел бы он обычным путем, его могли бы обыскать на пункте СС (SS, или Schutzstaffeln – охранные отряды. – О.О.), что был на подходе к дому. Да и следы по снегу выдали бы. След могли бы взять и овчарки, коих выпустили потом целую свору. А сейчас он уже из дому наблюдал в окно, как фашисты искали пропажу: специальной машиной по всей дороге утрамбовывали снег, потом его тщательно метр за метром скоблили.
Распахнул отрок планшетку – и из нее вывалились немецкие карты с нанесенными военными объектами
А отрок, пробравшись домой со стороны огородов, где и пролегало это чудесное ж/д-полотно, с которым связана еще не одна мистическая история, распахнул планшетку, и из нее вывалились две карты: одна подробная топографическая и другая такая же, но с нанесенными военными объектами, да еще какая-то бумажка с незнакомыми словами. Взрослых дома никого, кроме бабушки, не было: отец на фронте, мать работает от зари до зари.
Но вот в дом вбежал пленный красноармеец – Батюшка даже запомнил, как его звали: Андрей. Его немцы поставили ухаживать за лошадьми, а их определили в сарай Ноздриных. Обычно за пленными надзирали, а тут он вдруг вырвался из-под присмотра… Быстро сообразив, что нашел мальчуган, тут же скомандовал бросить планшет в печку, а бумаги спрятал за пазухой и исчез.
Пьяного офицера, потерявшего что-то, – по деревне пошли слухи, – тут же расстреляли. А вот фюреру передавать о потере, судя по дальнейшему развитию событий, не рискнули, иначе расправившихся с подчиненным ждал тот же самый конец.
Впрочем, эта история не добавила бдительности фашистам, вконец распоясавшимся на уже навсегда, как им тогда казалось, оккупированной территории. У одного из них Андрей стащил форму и, бежав, стал пробираться к линии фронта. Там его чуть не подстрелили, приняв за противника, но он как-то убедил своих, что имеет важное донесение.
5 августа 1943 года Орел был освобожден, и в Москве по этому поводу дали первый за всю войну салют.
Схиархимандрит Илий часто рассказывает о том, что Гитлер, известно, хотел сделать Орел столицей Остландии – центром в его грезах уже завоеванной России, устроить здесь, в Орле, свою ставку. Но Промыслом Божиим его планам не попущено было сбыться.
О подлинной сущности этой Победы свидетельствует не одна история из жизни схиархимандрита Илия, который тогда был подростком, не утратившим в провозгласившей госатеизм стране жажду молитвы и память о Боге.
Надо лететь на выполнение задания – а батюшка Илий все не отпускает… «Он меня отмолил!» – признается теперь генерал
– Он меня отмолил! – признается теперь Владимир Сергеевич. – Когда все-таки благословил, дал с собой иконку, выезжаю – вся дорога стоит. Я уже пересел в машину военной полиции (В.С. Ивановский – начальник военной полиции Министерства обороны РФ. – О.О.), чтобы быстрее проскочить пробки. Прибыл в аэропорт, а там еще, оказывается, предыдущий самолет, который должен был вылететь в 15:00, до сих пор стоит на взлетной полосе… Пока я был у батюшки Илия, как раз все и поменялось. Мне приказали вылетать этим первым бортом. Хотя еще со среды, когда мы в последний раз с ныне покойным генералом Валерием Халиловым играли в футбол, договорились, как он предложил: «Полетим вместе, я тебя познакомлю с Доктором Лизой, пообщаемся…» Но борт был так загружен медикаментами для сирийских детей, что я снял с него еще 18 человек из Ансамбля А.В. Александрова: мужчинам легче мобилизоваться. Вызываю их срочно в аэропорт, и мы вылетаем на такой же «ТУшке», точно так же проходим дозаправку в Сочи… А их жены летят вечерним самолетом, который упал в море…
Сколько ни думаешь о сущности войн и катастроф, она, конечно, кроется в области духовной. Когда дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга (Откр. 6: 4). Так же, как и бесам попускается причинять людям зло (чему подтверждение находим в книге Иова, как и в массе примеров из патериков). Но с другой стороны, и право отмаливать, спасать неотъемлемо от посвятивших себя всецело Богу.
Протоиерей-фронтовик Иоанн Букоткин, зная, на каком фронте происходят главные сражения, благословил Алешу Ноздрина поступать в Саратовскую семинарию, а по ее закрытии в хрущевские гонения в 1961 году – продолжить обучение в нынешней Санкт-Петербургской семинарии, а потом и академии.
Когда в годы учебы его там навестит и ныне здравствующий однокашник Алексей Иванович Бакин и попытается было заспорить с тихим по памяти школьных лет другом о коммунизме, о Марксе, то внезапно получит такую отповедь-отпор, что до сих пор вздрагивает и ежится:
– С какой же твердостью он уже тогда в относительно юные годы отстаивал веру даже в самый разгул хрущевских гонений! В школе он все-таки больше молчал. Но эта пламенность и ревность о Боге и Церкви у него уже с молодых лет.
Там же, в академии, Алексея Ноздрина митрополит Никодим (Ротов) пострижет в монашество с именем Илиан (что значит «солнечный») в честь одного из 40 Севастийских мучеников. Этот же архипастырь рукоположит его в иеродиакона и вскоре в иеромонаха.
Так начнется духовническое служение сначала на приходах нынешней Санкт-Петербургской митрополии. Через несколько лет, в 1966 году, иеромонах Илиан поступит в единственную в стране не закрывавшуюся Псково-Печерскую обитель, куда после войны вернулись оказавшиеся после революции в Финляндии валаамские старцы да спустя год после его поступления пришел отец Иоанн (Крестьянкин). В общении с этими подвижниками закалялся дух современного наследника старцев.
Афон
А потом – 10 лет подвижничества на Афоне.
Как ни пытаешься что-то выпытать такое да эдакое у батюшки Илия про Афон, он по-детски улыбается и рассказывает замечательно наипростейшие истории.
Про то, как оказался в Успенском соборе Свято-Троицкой Сергиевой лавры в начале 1970-х годов, а на него там отец Иеремия (Алехин), впоследствии схиархимандрит, 40 лет как бессменный наместник Пантелеимоновой русской святогорской обители, налетает:
«А нас-то уже и наметили туда ехать», – вспоминает сейчас батюшка Илий.
– Попозже, – говорит сейчас, – отвечаю ему.
Сам-то отец Иеремия отправки на Афон ждал целых 14 лет, и Батюшка начинает рассказывать, каким застал его, приехав на Святую гору спустя всего лишь полтора года. Вообще охотнее говорит о других, чем о себе. В этом он весь – точно растворен во внимании к другому…
– Отец Иеремия на полтора года раньше меня приехал на Афон. Сокрушался, что только к 60 годам выбраться туда удалось. Трудился и смирялся. То дрова пилил, то штукатурил, то ездил за продуктами в Салоники. Это потом уже стало побольше братии в монастыре, а раньше-то мы как жили? Выгрузят нам припасы на пристань. Мы только через сутки их подберем. А платили и то через месяц, наверное. Нас было человек 10, даже меньше. Всё не успевали. А потом отец Иеремия на всех закупался, возил продукты. Очень заботливый был, на братию никогда голоса не повышал. Хотя работы у нас тогда было невпроворот.
– Разрушено всё было?
– Да, конечно, всё было уже обветшавшее. После революции из советской России на Афон никого не пускали, да и греки препятствия чинили, упадок обители означал передачу русского монастыря им. К тому же два пожара случилось.
– Это при вас?
– Нет, не при мне. Лес горел около гостиницы еще раньше.
– Как сохранялись монашеские традиции?
– Мы наших предшественников, можно сказать, и не застали. Из прежних там только карпатороссы были. Хотя они не намного раньше нас приехали. Это братия из Закарпатья. Подвизались все мы, как могли.
– А там брань сильная?
– Да. Конечно, враг пристает. Диавол воюет везде. Но в таком святом месте молиться, конечно, легче.
– Как братия противостояла бесовским нападкам?
– Молитвой и противостояла. Служба там каждый день совершается. Хотя нас было и немного, но служили в двух храмах. Там они различаются: Покровский в древнерусском стиле выстроен, а Пантелеимонов уже носит печать начала XIX века. Когда братия перешла с Русика, тогда и построила этот Пантелеимонов собор. Хотя раньше монахи хотели строить другой, еще больший собор своему покровителю. Но потом началась революция, 1917 год. Ничего не получилось. Многие из старой братии поумирали, пока в России все эти нестроения были. В последнее время, когда готовились к прошлогоднему празднованию 1000-летия пребывания русских на Афоне, на Русике восстановили небольшой храм. Он был освящен в 1920 году. И однотипный построен был еще в Ильинском скиту.
«Работающему монаху один бес докучает, а на праздного сотня наваливается»
Если постоянно находиться в трудах на послушании, это тоже помогает в борьбе с бесовскими нападениями. Работающему монаху один бес докучает, а на праздного сотня наваливается.
– Батюшка, а вы на Русике несли послушание?
– Был я и там недолгое время. А так в основном в самом Пантелеимоновом монастыре. Не так часто, но приходилось посещать Ксилургу – это место, где русское святогорское монашество зарождалось. Бывал и в нашем скиту Крумица: когда был на Афоне, частенько оставался там.
– А какие послушания вы на Афоне несли?
– Всё, что касалось жизни монастыря. Потому что нас сначала было немного, за всё брались. Потом уже потихонечку подъезжать стала братия. А сначала надо было всё восстанавливать. Келлию старца Силуана мне помогли воссоздать.
– На мельнице?
– Батюшка, а на мельнице какое у вас было послушание?
– Мельница как таковая тогда уже не работала. Хотя раньше там было три секции, посменно муку мололи, но тогда и монахов в монастыре было много. А нас – мало, так что мы сосредоточились на восстановлении храмов, а в процессе этой работы еще и старцу Силуану придел сделали. Крышу сами у соборов перекрывали, а то она уже совсем могла рухнуть. Сначала сами трудились, потом уже стали рабочие появляться.
Я в последнее время в канцелярии послушание нес. Конечно, раньше в монастыре много было людей, и служение в канцелярии было разнообразным: кто-то отвечал за бумаги по паломникам, кто-то в игуменском служил, другой по братии – а мне со всем этим самому управляться приходилось.
– Вы же еще и обязанности духовника братии исполняли?
– А с другими монастырями общались? Как-то опыта святогорского набирались у них?
– Конечно, и к нам братия из других монастырей приезжала, и мы посещали другие обители.
– С кем общались?
– В болгарском монастыре Зограф мне тогда, бывало, приходилось служить. Недавно паломничали на Афоне, и снова служил в Зографе. В греческом монастыре Дохиар у иконы Божией Матери «Скоропослушница» часто бывали. С игуменом монастыря Ксенофонт Алексием давно тесно общаемся. Монастырь Ксиропотам любили навещать.
– А со старцем Паисием встречались?
– У него последняя келлия Панагуда недалеко от монастыря Кутлумуш.
– Да, был у него. Его же недавно канонизировали? Приходил я к нему. Правда, он русский не знал. А я по-гречески не очень понимаю. Но то, что он говорил людям, можно и в его книгах прочитать. Главное – общение, увидеть друг друга, помолиться вместе.
– А в Симонопетре были? Со старцем Эмилианом (Вафидисом) общались?
– Был. Как со старцем Паисием, так и с ним общался. И там, и там всегда много русских было.
– Что с Афона можно нам сейчас перенять?
– Что-что?! Подвиг! На Афоне жизнь – всегда подвиг. Там постники и трудники живут. Когда туда наши разбалованные мирские мужики приезжают пожить, им, конечно, бывает трудновато. Ночью – службы. Кухня скудная, не всегда соответствует запросам тех, кто в ресторанах привык питаться. Физически еще работать надо.
– А вы, когда жили в Пантелеимоновом монастыре, как пропитание находили?
– Мы не голодали, особой нужды не было. Всегда как-то находилось что-то на трапезу.
– Братия сами себя обеспечивали?
– Да. Трудились и молились. Господь не оставлял.
– Какое у монахов правило на Афоне?
– А у вас какое правило там было?
– Сейчас много литературы про афонских подвижников. Там пишется даже про святогорскую норму поклонов по 1000, минимум по 300 поклонов в день. Да?
– Мы сейчас все слабые. Таким – не больше 12. Сколько кто сможет. Сейчас Великим постом – больше, конечно.
– Батюшка, а как вы на Афоне молитве учились?
– Нас там постоянно занимала служба. Иисусову молитву, конечно, читали и в келлиях, и в храме, и на послушаниях. Вообще келейно всегда очень тщательно готовились к службе, молились, прежде чем пойти в храм.
– Иисусовой молитвой непрестанно молились?
– Как в миру научиться молиться?
– Господь дает молитву молящемуся. Молишься? Вот молись!
– Дай Бог по утрам и вечерам. А Иисусовой молитвой – как?
«Господь дает молитву молящемуся. Молишься? Вот молись! И еще: надо стараться жить более отрешенно и размеренно»
– Современный человек в мегаполисе много занят мыслительной деятельностью. Да еще ночами за компьютером сидит. Надо стараться жить более отрешенно и размеренно. Благословиться жить по Уставу, расписать: что, когда. Не всегда, конечно, точно в миру удастся соблюдать Устав, но надо все равно пытаться, чтобы жизнь была более упорядоченной.
Своя земля
От того-то батюшка Илий и благословляет жить на земле, возвращаться из города в деревню. Здесь человек более вписан в установленные Богом ритмы смены зимы, весны, лета, осени. Читает, как батюшка Илий часто напоминает слова Михаила Васильевича Ломоносова, Книгу природы, открытую нам, как и Священное Писание, Самим Творцом.
В деревне легче уверовать, вернуться к своим церковным корням. Здесь тобой уже не помыкает опустошающая нервотрепка мегаполиса, потребительский диктат рекламы, нескончаемый офисный цейтнот. Человек на земле самодостаточен. Тут ощутимее то, как Бог благословляет труды человека, и он этим живет. Какие бы ни произошли мировые катаклизмы: отключение электричества, а заодно и упразднение тотального господства в жизни современника интернета и телекоммуникаций, крах финансовой системы, санкции… – человек на земле проживет! Эта внутренняя априорная независимость с духовной точки зрения очень важна. Тут линия сопротивления антихристовой цивилизации Вавилона.
Потому и при возрождении Оптиной пустыни, куда спустя 10 лет подвига на Афоне был отправлен отец Илиан, внимание уделялось не только возрождению монашеского общежительного Устава, но и развитию собственного монастырского хозяйства: оптинская братия всегда кормилась от своих трудов.
Здесь Батюшка был уже пострижен в великую схиму с именем другого севастийского мученика Илия (в переводе с греческого «солнце») и получил благословение возрождать традицию старчества, которой всегда славилась Оптина.
Рожденный и выросший в деревне, он знает, сколь сельская жизнь трудна, но и насколько спасительна. Этот опыт выстрадан поколением старца Илия. Он помнит, как целенаправленно русского человека «отбивали» от земли. Насильственно людей сгоняли в колхозы, где даже зарплаты не платили, заставляя работать за галочки-трудодни. Облагали при Сталине, чьи годы правления как раз пришлись на детство батюшки Илия, непомерными налогами любую домашнюю живность, каждое плодовое дерево, каждый куст смородины в саду. Так что люди просто все повырубали и отказывались уже разводить домашнюю птицу и скот. При любой возможности бежали в город. А в сознании на поколения закреплялся стереотип неприемлемости жизни на земле.
Но даже в то трудное время, вспоминает протоиерей Валериан Кречетов, также отмечающий в этом году 80-летний юбилей, была у людей какая-то внутренняя сила и жизнеспособность, дети в деревнях воспитывались в главной христианской добродетели – в духе благодарения. Ценили еду, потому что видели, как трудно она добывается. Уважали труд, тем более родителей, а значит, росли в исполнении заповеди о почитании отца и матери (см.: Исх. 20: 12). Вообще, говорит, ценили всё: одежду, крышу над головой, инструменты труда. Потому что не было ничего. Зато была взаимовыручка. Дети сызмальства учились делиться. Любой мелочи – радовались! А сегодня дух пресыщения рождает апатию и уныние, несмотря на всю суету.
Адвокат Ксения Степанищева, неоднократно приезжавшая к батюшке Илию еще в Оптину пустынь за советом, переживала, что муж, бывший десантник, ищет адреналин в прыжках с парашютом. В начале 2000-х это стало небезопасно: специалисты стали уходить из аэроклубов, укладка парашютов превратилась в «русскую рулетку», каждый год на прыжках были какие-то инциденты и несчастные случаи. Супругу охватывало беспокойство, которым она решилась было поделиться с батюшкой Илием, как вдруг он при ней сам стал отчитывать вполне зрелых мужчин, накупивших себе от скуки мотоциклы, чтобы гонять ради того же адреналина:
«Больше трудитесь на земле – некогда вам будет скучать»
– У вас же семьи! Дети! Вот разобьешься или калекой станешь – они же пропадут. Надо сельское хозяйство поднимать. Начните работать! Больше трудитесь на земле – некогда вам будет скучать. А на мотоцикле гонять не надо.
Приехала Ксения домой да пересказала всё мужу. Уж не знает, как это опосредованно благословение подействовало, но отец к тому моменту уже двух детей больше на прыжки с парашютом не ездил, а, к удивлению всех, занялся сельским хозяйством. А вскоре по благословению Батюшки в семье родился долгожданный после восьмилетнего перерыва третий ребенок.
Многочадие – это то, от чего так же, как и от спасительной жизни на земле, целенаправленно отучали русский народ. Женщину, вопреки апостольскому увещеванию, что спасется она чадородием (см.: 1 Тим. 2: 15), нагружали «общественно полезным трудом», будь то перевыполнение плана в колхозе или на городском производстве, а младенцев им приходилось сдавать в инкубаторы-ясли, потом – в детские сады.
Евгения Ульева по благословению батюшки Илия родила восьмерых детей. Первой дочери старец точно предсказал ее встречу с будущим мужем за пять лет до этого, сейчас она сама уже стала мамой. А со второй дочерью вообще интересная история. Приехали они как-то с мамой к батюшке Илию, а он и говорит:
– Поедете в деревню Бурнашево, найдете там Иру, у которой коровы, и выходи, – обращается к дочери, – замуж за ее сына Максима.
Поехали туда, разыскали дом, познакомились с мамой и сыном…
– Самое удивительное, – рассказывает Евгения, – что молодые полюбили друг друга с первого взгляда! И мы вскоре сыграли свадьбу. Теперь они живут в деревне, растят уже двоих деток, счастливы, у них свое стадо коров.
Благословению перебраться в деревню теперь не нарадуется и семья некогда москвичей Константина и Аллы Полуниных. Их дети теперь учатся дома, и из типичных «затюканных» столичных школьников, как говорит мама, превратились в победителей многих олимпиад. Не говоря уже о том, что стали просто намного здоровее.
А семью Федора и Софии Белавиных Батюшка благословил вести фермерское хозяйство. Монастырь Оптина пустынь им даже за небольшую плату уступил старенький комбайн, на котором они обрабатывают землю и собирают урожай по соседству с обителью. В свои молодые годы растят уже троих детей.
Есть в столице и учебные заведения, например частная школа «Интеграция», директора которой Аксану Вячеславовну Долгалеву Батюшка благословил купить загородный участок и организовать обширное учебно-опытное хозяйство.
– Начинайте, – напутствовал. – Будет тяжело, но делайте!
Дети должны хотя бы просто знакомиться с жизнью на земле. За ней оздоровление и физических, и нравственных сил народа, отрезвление от всяческих призраков, химер, зависимостей и утопий как прошлого, так и настоящего века.
Батюшка Илий, ученик питерской духовной школы, благословляет исполнять пророчество-завещание одного из ее столпов преподобного Серафима Вырицкого: Россия будет жить от земли.
В конце концов, для кого же отвоевывали русскую землю эти героические поколения? Для кого вымаливают мир и жизнь до сих пор?