зачем мужчине нужна семья корепанов

Корепанов.рф

Основное

Рубрики

К.В. Корепанов: Если ты сама за все отвечаешь, зачем тебе муж?

Константин Владиленович Корепанов, ведущий цикла передач на телеканале «Союз», преподаватель Миссионерского института, отец четверых детей, ведет разговор о роли женщины в семье: о послушании мужу, cмирении, любви и страхе Божием.

Хозяйка жизни…

Конечно, говорить об этом дело несколько неблагодарное… Во-первых, потому, что я мужчина, и может показаться, что говорю я из «корпоративной» солидарности; а во-вторых, современные женщины с молоком матери впитали совсем другое представление о женской доле и о женской роли, то есть приходится говорить, встречая ощутимое сопротивление аудитории. Когда-то было другое время… Моя бабушка рассказывала, что никогда ни ее подружкам, ни ей самой даже в голову не приходило, что можно возмущаться против мужа. Не потому, что они были хороши, а потому что Бог дал такого, да и… сама выбирала его. И, какой бы он ни был, он — муж.

А сейчас. Раньше, чем девушка начнёт думать о замужестве, в ее голову положена иная мысль: «Я хозяйка, я должна рулить, я должна управлять, я должна реализовывать себя, я отвечаю за то, за это, за третье». И, в конце концов, когда в волю такой женщины попадает мужчина, то он никак не может понять — а его-то место где? «Если ты за всё отвечаешь, я-то тебе зачем?» Одна студентка на вопрос о том, почему она не хочет учиться водить машину, ответила: «Если я еще и на права сдам, муж-то мне зачем нужен?».

И правда, а зачем? Если сейчас еще научатся «заводить» детей каким-то интересным способом без мужчин, он совсем будет не нужен с точки зрения современной женщины. Да она уже и сейчас считает себя полной хозяйкой жизни: и своей, и детей, и мужа. Только она знает, что им надо и как их надо воспитывать, как муж должен зарабатывать деньги и куда она их должна тратить. Особенно это касается воспитания детей: на всех, кто входит в сферу взаимодействия с её ребенком, она смотрит как на потенциального противника. Воспитатель в детском садике, учителя в школе, соседки по площадке — все они потенциальная угроза ребёнку, ЕЁ ребёнку. Она в одном лице охранник, телохранитель, воспитатель, учитель — только она знает, что нужно. В сущности, она хозяин жизни и для этого ребёнка, она — «бог» в своей семье.

И вот скажи ей, что она на самом деле не «бог», что она служить должна, терпеть, молиться… Служить мужу, терпеть мужа, молиться за мужа….В ответ услышишь: «Кто главный? Этот что ли (о муже)? Ему доверить свою жизнь или жизнь моего ребёнка?». Дальше разговор становится почти невозможным, потому что всё мировоззрение, всё мироощущение этой женщины придётся переворачивать с головы на ноги. А её совсем не так (и не для того) воспитывали. Если практически всегда у меня на лекции после фразы «Авраам родил Исаака» даже верующие женщины со смешком отмечают: «Как это Авраам может родить Исаака?». Поди-ка им объясни, какой пласт духовной практики лежит под этим выражением, что на самом деле это значит, чей это ребенок и кто его на самом деле родил.

Но ведь действительно, казалось бы, простой естественный процесс — рождение ребенка. Понятно каждому современному человеку, что рождает ребенка женщина. Мужчина как бы не при чём. Но изначально и духовный, и физиологический смыслы этого явления в другом: мужчина влагает в женщину семя, он сеет, он и будет пожинать урожай… Ведь пшеница не принадлежит земле, она принадлежит сеятелю. И если этого не понимать — что это его семя, а она лишь земля, в которую семя посеяно, — то получается, что земля родит хлеб сама. Не пшеница виновата, не сеятель, который сеет своё семя, а сама земля такая замечательная, что на ней сама по себе произрастает пшеница. И каждый верующий понимает, к какому Сеятелю восходит этот образ. И совсем не случайно всё присваивающая и приписывающая себе никак не может понять, что всё, что ей дано — оно Божье, и Ему нужно воздать славу, она лишь нива, в которую Бог посеял семя жизни. Может, потому так трудно порой женщине смириться…

Вот и получается: «Причём тут Бог? За что я должна Ему служить и Его благодарить? Бог ни при чём! Я сама себя спасаю. Я сама по себе рождаю те желания, те ощущения, которые во мне возникают». Но если человек думает, что он сам себя спасает, тогда духовная жизнь в нём на этом заканчивается. И если мы отдаем плод того семени, который в нас вложен, то мы понимаем, что мир как-то совсем иначе устроен, чем нас этому научили в школе.

Мне очень жалко женщин, которые думают, что они хозяева собственной жизни, что они боги, что они имеют власть и имеют право. Они очень несчастные. Потому что, если женщина не может слушаться мужчины, мужа своего, то она и Бога слушаться не может. И это не какое-то предположение. Это правда! Начинаешь, например, рассказывать Священное Писание, а она спрашивает: «А почему это так? Почему я это должна делать? Да нет, наверное, вы что-то не то говорите». И дальше начинается: она лучше, чем Бог, знает Священное Писание и вообще, зачем это Писание читать, его же мужчины написали. Да и вообще, Бог — «мужчина», поэтому слушать мы вас не будем — что их слушать? В итоге бунт, во время которого женщина, как ей кажется, всего лишь заняла естественное положение по отношению к своему мужу, заканчивается бунтом против Бога, против всего комплекса мировой культуры (это я о феминистках говорю).

Послушание — это очень не просто. Мы все говорим о высоких степенях послушания, о том, как слушаться Бога. А начинать-то надо с малого. Бог, требуя от нас послушания, не говорил, чтобы мы слушали хороших и не слушали плохих. Если мы выбираем сами, кого слушать — то мы уже не послушны. Мы только лукавим и играем в игры, которые рано или поздно проявятся.

Женщина, если она хозяйка своей жизни, то она именно в силу своей природы заполняет собой всё пространство семьи, вплоть до того, что муж шагнуть боится, вплоть до того, что она к детям мужа не подпускает, потому что он научит «чему-нибудь не тому». Когда муж хочет заняться каким-то делом, она говорит ему: «Что ты время на всякую ерунду тратишь? Ты с детьми вообще не занимаешься. Ты постоянно ходишь то к друзьям, то на природу, то в гараж, то в огород. Дома, что ли, делать нечего? Сиди с детьми, позанимайся». А когда мужчина начинает заниматься с детьми, она говорит: «Ты не тому учишь, не так, не то…». И получается, что женщина выдавливает мужчину из семьи. Он как бы есть и его как бы нет! Она просто не позволяет ему занять то место, которое он должен, но при этом жалуется на его пассивность и упрекает в бездействии.

Посмотреть на себя со стороны

И так на самом деле бывает очень часто. Просто людям (не только женщинам, но и мужчинам, конечно же) нужно научиться смотреть на себя со стороны. Не оценивающе, а осуждающе. Можно смотреть на себя изнутри, поверяя совестью и словом Божьим свои дела, мысли и поступки. Это при внимании и честности будет хорошим духовным упражнением, которое называется самоукорением. Если бы люди знали, какую силу имеет это «самоукорение». Из аскетических деланий, по-моему, нет ничего более важного.

Но самоукорение — это всё-таки мой собственный взгляд, а он часто бывает «замылен», невнимателен и снисходителен. Вот бы со стороны на себя посмотреть! Да и чужим бы взглядом. А кто покажет нас со стороны? Кто видит нас со стороны? В семье — это супруг, для жены — это муж. Он видит то, чего мы в себе не замечаем, помогает узнать себя лучше, увидеть недостатки, которых обычно не видно, потому что мы к ним привыкли или вовсе не считаем их недостатками. И поэтому, когда муж ничего не говорит, даже полезно спросить: «Дорогой, а как я со стороны выгляжу? Я не обижусь. Скажи, как…».

Это очень важно, ведь наши отношения с Богом зависят от наших отношений с ближним. И отношения мужчины с Богом зависят от отношений с женой. У апостола Петра (1 Пет. 3:7) прямо сказано, что, если мужчина обижает жену, Бог его не будет слушать, он не сможет стать на молитву и дерзновенно и искренне помолиться, потому что жена обижена. Также отношения жены с Богом напрямую зависят от отношений с мужчиной. Он буквально на все наши вопрошания говорит: «Подожди… Вот ты говоришь: «Господи, какая Твоя воля? Я ж тебе дал человека, который скажет, какая Моя воля. Иди, у него спроси. Если нет мужа, спроси у священника. Что ты еще от Меня хочешь?…» «Я, — говорит, — хочу, чтобы Ты общался со мной без всяких «посредников», я не хочу слушать посылаемых Тобой мужчин, я хочу общаться с Тобой непосредственно, лично…»

Мы хотим, чтобы никаких этих мужчин не было, чтобы Бог напрямую с нами говорил, чтобы я наконец почувствовала, что мужчины в моей жизни ничего не значат, что я свободна и независима, что я не должна к ним под благословение подходить, ждать их разрешения на что-то. Вот я лучше с Богом напрямую буду общаться, это мне гораздо интереснее и приятнее.

Действительно, сказал муж: «Не делай этого». Какова реакция женщины, реакция почти естественная, почти рефлекторная? Сделать наоборот. Он бы ничего не сказал, я бы сделала, как он желает. Но он сказал — я наперекор. А что значит наперекор? Это ведь значит в принципе наперекор Богу, Который дал этого мужа, Который повелел его слушаться, его бояться. И если я не боюсь мужа, значит, на самом деле, я не боюсь и Бога. Хотя мне кажется, что я «боюсь»: вся трепещу и вроде, кажется, плачу. Но если я не испытываю трепета перед мужем, которого дал мне Бог — я точно не испытываю трепета перед Богом. Всё это пароксизмы женской природы, а не служение «в духе и истине».

Бесстрашие — матерь всех пороков

Кстати о страхе Божьем… Бесстрашие, говорят святые, это матерь всех пороков. Начало же премудрости — страх Господень! А мы начинаем детей воспитывать в бесстрашии. Мы называем это — «в свободе», «в раскованности»… Они растут и никого не боятся. Мы, конечно, думаем, что они вырастут свободными и независимыми, а они вырастут грубыми и дерзкими, а вовсе не независимыми. Для того чтобы быть независимыми, надо научиться ходить в послушании. Потому что послушание освобождает от страстей, а в них и кроется корень всех зависимостей. Только послушание открывает дорогу к свободе, к подлинной свободе. А человек, который на самом деле никогда не слышал «нет», который никогда ни перед кем не трепетал, он не будет независимым. Он будет гордым и своевольным, дерзким и надменным.

Каждый служит тем, что Бог ему дал, тем талантом, который Он ему дал.

В Библии ясно говорится, что те люди, которые даны нам в начальники, и есть наш инструмент, опыт, школа, где мы учимся слушаться Бога, уважать Бога, бояться Бога, трепетать перед Богом. Но мы избегаем всего этого. Мы выбираем начальника доброго, батюшку доброго, мужа, которого можно ни во что не ставить. Мы выбираем тех, которые бы на все наши желания говорили: «Делай, как хочешь. Задумала — ну и Бог в помощь, давай, твори свою волю, как тебе угодно». Мы выбираем таких людей, «которые бы льстили бы слуху» (2 Тим. 4:3). И нам кажется, что, если я вполне собой довольна, значит и Бог вполне мной доволен. И думаем, что у нас отношения с Богом нормальные только потому, что мы иногда плачем на исповеди. Но ведь женщины вообще много плачут. И различить, просто ли они плачут или это слезы покаяния — не каждый может! Они бы смогли, если бы слушались тех мужчин, которые им даны: тех священников и тех мужей. Но если они не слушают ни начальников, ни священников, ни мужей, если они их не боятся и перед ними не трепещут — они никогда ни в чём разобраться не смогут, так и будут ходить во тьме.

На самом деле, вся наша внутренняя суть определяется, проявляется тогда, когда мы реагируем на жесткость, на замечания, на выговор, на разнос — если хотите, на критику. Себя-то мы покритиковать — с радостью. Мы о своих недостатках сами-то скажем. Но если скажет о тех же недостатках другой человек…

Так же с послушанием. Женщина может быть и готова исполнить волю мужа — лишь бы он молчал. Но стоит мужу сказать: «Сделай то-то», — и внутри какой-то бесенок просыпается: «Я тебе покажу, кто в доме хозяин! Я, конечно, сделаю. Но так, чтобы ты больше ни о чём никогда не просил. И никогда никаких послушаний мне бы не давал». А после мужа мы так же относимся и к Богу.

Маски послушания

Мысль о том, что наше непослушание мужу принимается Богом как наша непокорность Ему, может человека привести к покаянию, к настоящему покаянию. Человек, который никогда не слушал начальника, священника и мужа — он никогда не слушал Бога. Никогда!

Что такое послушание Богу? Вот, например, говорит батюшка: «Прочитала бы ты сегодня правило молитвенное или канон». «Ладно, батюшка, прочитаю». Взяла и прочитала. Какая послушная! На другой день батюшка говорит: «Не читай правила, лучше сходи в больницу, там надо поухаживать». «Не, я сегодня не могу в больницу. Никак. Да и не хочется мне. Я лучше тоже правило почитаю. Вот он же мне давал раньше это правило. Значит, я послушная». Человек ведь лукавый по природе. Он так исказит всё, что он может делать, что ему нравится, думая, что он творит послушание.

И большинство людей так и живут. Они выбирают из многочисленных послушаний от Бога, от мужа, от священника, от начальника те, которые им нравятся — их делают и считают себя послушными. А те другие, которые им не понравились, не делают, не замечают.

Поэтому послушание — это очень не просто. Мы все говорим о высоких степенях послушания, о том, как слушаться Бога. А начинать-то надо с малого. Бог, требуя от нас послушания, не говорил, чтобы мы слушали хороших и не слушали плохих. Если мы выбираем сами, кого слушать — то мы уже не послушны. Мы только лукавим и играем в игры, которые рано или поздно проявятся.

У Клайва С. Льюиса есть замечательная история «Пока мы лиц не обрели»: представ перед Богом, люди начинают вдруг понимать, какое у них настоящее лицо, что на самом деле вся жизнь была сплошным лицемерием. Жутко, что настоящее человеческое проявляется тогда, когда уже ничего не сделать. На эту же тему есть очень мудрый фильм «Куда приводят мечты». О том, что мы можем друг друга не узнать, когда придем Туда, потому что друг перед другом ходим в масках, притворяемся, а настоящих друг друга не только не знаем, но не хотим знать. Встреча эта может оказаться очень страшной.

В начале — страх Божий

Но что делать, если нет мужей? Если он погиб — Царство ему Небесное, и молиться за него — ваш неотъемлемый долг. Даже если он не был крещеным. А вот если его нет, потому что он ушел, то покаяние, переосмысление в свете Христовой правды ваших бывших отношений не только вас изменит, но и его изменит (если он живой), и детей ваших, если они рождены от этого брака. На самом деле покаяние меняет всё. Но начало-то покаяния в чем? «Несть бо им изменения, яко не убояшеся Бога» (Пс. 54:20). То есть человек не может измениться, пока не убоится Бога.

Начало премудрости — страх Господень. Не страх наказания! А страх Божий. Если мы научимся страху Божьему, то мы научимся и всему остальному. Ведь бояться можно только того, кого мы реально ощущаем, перед кем реально трепещем. Это не нечто где-то в облаках присутствующее, нам неведомое и незнакомое. А Тот, Кто вошел в нашу жизнь, в душу вошел. Ведь сила христианства и благодать христианства в том, что Бог входит в нашу жизнь — мы становимся частью жизни Божией, Бог становится частью нашей жизни.

Многие говорят: крестился, будешь хорошо заповеди исполнять — попадешь в рай, плохо — в ад. Но ведь это не христианство! Это совсем маленькая толика христианства. Потому что в христианстве есть благодать! Благодать в том, что Бог становится частью нашей жизни. Он входит в эту жизнь, Он ее освящает, Он становится фактом нашей собственной жизни, преобразуя её. И вот когда Он становится перед нами, когда Он есть в нашей жизни, то естественное состояние — это страх, трепет: а вдруг Он отвернется? А вдруг Он меня оставит, покинет? Вдруг я сделаю что-то не так? Вдруг я испытываю долготерпение? Это желание Его удержать при себе, удержаться при Нём. И этот опыт благоговения перед Богом учит человека премудрости, послушанию.

Присутствие Бога открывает человеку его недостатки, грехи, немощь, слабость, злобу. И человек начинает плакать перед Богом. Потому что Бог показывает всё то, что в нём есть, а человек плачет перед Богом, прося очистить, исцелить, уврачевать его немощь. Вот это правильная установка. И конечно, насколько хватает сил, он старается служить людям. Мне это слово больше нравится, чем слово «любить».

Конечно, говорят о любви к Богу. Но человек даже не понимает, что такое любовь! Он настолько избил это слово, что не понимает, что это значит любить другого человека. Пришли как-то ко мне студенты и рассказали, что одна из прихожанок говорит: «Да что вы заладили: больше любить Бога, меньше любить Бога. Любовь не имеет степени. Я люблю, значит, я люблю Бога всецело». Но разве эта женщина — монахиня? Она непорочна? Она отдала всё имение нищим? Она сидит под забором в церкви? Она ничего своего не имеет? Она ничем не питается и весь свой хлеб отдает нуждающимся, и сама ничего не ест? Она 24 часа в сутки пребывает в молитве? Она совершенная воздерженница, молитвенница, постница и, испытывая страшные физические боли изнутри и снаружи, непрестанно благодарит Бога? Как она может вообще говорить, что она любит Бога, если она ни к чему из перечисленного даже не прикасалась?

Знайте, чтобы любить Бога, надо молиться Ему, быть с Ним и в Нём 24 часа в сутки. Каждая минута должна быть отдана Ему. Потому что это совершенная степень любви. Когда мы любим, мы непрестанно с этим человеком общаемся, по крайней мере, смотрим на него. А если можем спокойно спать, то значит, у нас очень слабая мера любви. Когда человек любит Бога, сказано: «Аз сплю, а сердце мое бдит» (Песнь 5:2).

О спасительном служении ближним

На самом деле, о любви трудно говорить, а о служении людям и о служении Богу, о послушании говорить можно и нужно. Служение, которое мы несем, это та нива, которая помогает нам научиться любить. И поэтому, если человек пришел служить, например, больному, то не потому, что он его любит. Не надо обманывать себя, будто мы его любим. Мы ему служим! Служим!

А служим для того, чтобы исполнить заповедь и в обмен на эту заповедь получить любовь. Стяжать эту любовь! Стяжать в сердце своем любовь. А мы думаем, что на самом деле это и есть наша любовь. Нет — мы ее только учимся приобретать. И если вы это поймете, тогда у вас не будет рождаться тоски от того, что вы пришли в больницу и никого не любите. Это нормально. Вы поняли, что никого не любите. Значит, вы делаете правильное дело. Но если вы претерпите на этом месте до конца, не сойдете, — то умирать вы будете в состоянии Божественной любви. Она охватит вас целиком. И вы просто как «ластовица воспорхнете» в объятия Божии, если претерпите до конца!

Многие бросают свое служение от того, что начали служить ближним и вдруг поняли, что они их не любят. Их всё раздражает. Всё возмущает. Всё не то. И этот плохой, и начальство палки в колеса вставляет, и в семье проблемы, и вообще радости никакой нет — да зачем мне всё это нужно?!

Претерпеть до конца

Ни одно дело не созидает человека, если оно прекращается хотя бы на полпути. Надо претерпеть до конца в том деле, которое мы взяли, которое нам возложено Богом. Вот нам дали послушание, мы начали его делать. Ничего никогда не получается. Но происходит постепенное продвижение, узнавание в себе, что мы раздражены, гневны, самолюбивы, что мы на Бога не надеемся, помощи от Него не ждём, больше всего надеемся на свои силы. Да мы и пришли-то служить ближнему, потому что надеялись на свои силы. А когда действительно начали служить — поняли, что ничего у нас внутри-то нет. И осуществим мы эту заповедь только тогда, когда Бог вселится в наше сердце.

И вот когда наконец наше служение ближнему станет стоном и плачем, когда человек начинает просить: «Господи, да я ж не могу, помоги мне! Помоги мне! Помоги!» — и всё это будет делать со слезами на глазах: и менять судно, бинтовать, переворачивать, кормить, а слезы будут бежать от того, что вы делаете святое дело, а любви-то в сердце не чувствуете, смирения не чувствуете, что всё обожжено, но вы делаете это дело, вопреки всему, принуждаете себя делать — постепенно ваше сердце начнет мало того, что смягчаться, оно начнет пропитываться благодатью Божьей.

Но стоит в очередной раз сказать: «Нет, я ухожу», — и никаких плодов это не принесет. Плоды приносятся в конце человеческой жизни. Ни через год, ни через три. Плод будет, только надо претерпеть до конца. Я много встречал людей, которые переживают из-за того, что они ждут, что их служение будет приносить радость людям, мир в их сердца, какое-то удовлетворение сделанным делом. Нет! Такого не будет. Будет только тогда, когда ваше сердце вдруг будет наполнено Богом, вы это почувствуете. Тогда и будет плод.

А до этого — мы делаем то дело, которое должны делать. Делаем для того, чтобы познать самих себя и в терпении созидать свою душу. Каждый служит тем, что Бог ему дал, тем талантом, который Он ему дал. Но именно это трудничество созидает нашу душу тем, что мы познаем нашу немощь, наше недостоинство, наш грех. И от всей силы взываем к Богу: «Господи, помоги мне это вытерпеть! Помоги донести! Помоги мне не сойти с креста! Помоги мне сделать то, что Ты от меня хочешь — до конца!» И вот тогда постепенно душа начинает приходить в смирение. А где смирение, там уж недалеко до спасения, до мира, которого мы все ищем.

Беседу К. В. Корепанова о родителях и
воспитании сыновей читайте в «Православном
вестнике» №121 (2016 год)

Источник

Свящ. Константин Корепанов: как воспитать мальчика мужчиной?

Кли­рик Тро­иц­кого собора Ека­те­рин­бурга, про­рек­тор по учеб­ной работе, пре­по­да­ва­тель, духов­ник Ека­те­рин­бург­ской духов­ной семи­на­рии Кон­стан­тин Коре­па­нов поде­лился муд­рым и нетри­ви­аль­ным мне­нием о вос­пи­та­нии муже­ства и пат­ри­о­тизма в детях.

Беседа пас­тыря и паствы на важ­ную и живо­тре­пе­щу­щую тему полу­чи­лась дол­гой и обсто­я­тель­ной, поэтому для удоб­ства вос­при­я­тия мы раз­де­лили ее на части. Сле­дите за пуб­ли­ка­ци­ями! Слово отцу Константину.

Герои порождают героев

«Хотел бы начать с двух рав­но­ве­ли­ких вещей.

Сей­час про­во­дится муни­ци­паль­ный этап Рож­де­ствен­ских чте­ний, и тема чте­ний, как известно, «Вели­кая Оте­че­ствен­ная война: насле­дие и наслед­ники», напря­мую свя­зана с героизмом.

Каж­дый раз чита­ешь доклад или обща­ешься в рам­ках «круг­лого стола» и сам осо­зна­ешь важ­ные вещи.

И вот пер­вый вывод: вос­пи­та­ние муж­чины воз­можно только на геро­и­че­ских образ­цах. Только. Безусловно.

Этим и зани­ма­лась куль­тура на про­тя­же­нии тысяч лет. Была потреб­ность созда­вать эти геро­и­че­ские образцы.

И, сколько знает себя чело­ве­че­ская исто­рия, этими геро­и­че­скими образ­цами она пыта­лась укра­сить быт: она рисо­вала их на сте­нах пещер, на сте­нах хра­мов, по древним госу­дар­ствам бро­дили бро­дя­чие певцы, кото­рые скла­ды­вали эпосы, гимны, песни о подви­гах героев.

И совер­шенно никого не вол­но­вало: были эти герои на самом деле или не были. Это вто­рич­ный вопрос и запрос по отно­ше­нию к тому, что геро­изм нужен.

Вы не вос­пи­та­ете маль­чика иначе. Он может стать кем угодно, но он дол­жен дальше защи­щать свою страну – это апри­ори. Он дол­жен защи­щать свою семью, сво­его ребенка, свою жену, он дол­жен это делать.

И подвиг­нуть его на это могут только посто­янно вну­ша­е­мые, повто­ря­е­мые геро­и­че­ские образцы. И поэтому любой эпи­зод, име­ю­щий в основе своей реаль­ный геро­изм, несо­мненно, дол­жен быть пре­под­не­сен с геро­и­че­ской сто­роны. Если фак­ти­че­ский мате­риал не предо­став­ляет осно­ва­ний для геро­и­че­ских образ­цов, эти осно­ва­ния должны быть выду­маны. Без вариантов.

Вся запад­но­ев­ро­пей­ская исто­рия пошла по вто­рому пути. Она доду­мы­вает, выду­мы­вает, сочи­няет геро­и­че­ские образцы. Если мы посмот­рим, напри­мер, весь спектр филь­мов про войну, сня­тых за послед­ние 50 лет в Гол­ли­вуде, он везде демон­стри­рует героику.

И никого в Аме­рике не инте­ре­сует: а дей­стви­тельно суще­ство­вали такие люди или не суще­ство­вали, а была эта геро­и­че­ская стра­ница в исто­рии какого-нибудь под­раз­де­ле­ния, какого-нибудь танка или какого-либо чело­века, это не важно.

Важно, что там были герои. Ино­гда этот чело­век имеет про­то­тип, ино­гда – не имеет про­то­типа. И ситу­а­ция про­сто интер­пре­ти­ру­ется. Кто смот­рел фильм «Ярость», ска­жите, что геро­и­че­ского в том, что один сло­мав­шийся танк стоит на пере­крёстке и отстре­ли­ва­ется, пока не кон­чатся патроны?

Штат­ная ситу­а­ция, соб­ственно, ничего геро­и­че­ского там нет. Но это можно снять так, чтобы это выгля­дело геро­и­че­ски, и это выгля­дит геро­и­че­ски. У нас этих эпи­зо­дов было пруд пруди, но ничего сораз­мер­ного «Яро­сти» мы не сняли.

Вот, напри­мер, про танк Коло­ба­нова кто-нибудь снял худо­же­ствен­ный фильм? Ника­кого нет. Поста­но­воч­ный есть, ани­ма­ци­он­ный тоже, а игро­вого нет. А отчего бы не снять? И вот в этом – вся про­блема, а ведь на самом деле героев в Вели­кую Оте­че­ствен­ную войну было очень много.

С какого-то вре­мени мы стали стес­няться геро­иза­ции Вели­кой Оте­че­ствен­ной войны, вообще стали стес­няться героизации.

Нас кто-то убе­дил (известно кто), что это всё фан­та­зия, это всё ложь, этого всего не должно быть, не нужно. Вот, надо, мол, гово­рить правду про войну. Если вы будете гово­рить про войну правду, вы напу­га­ете ребёнка, и защи­щать он вас не захочет.

Правду войны он узнает тогда, когда на нее при­дет. Но чтобы он на нее при­шел, он дол­жен внут­ренне быть готов стать героем.

Что такое герой? Это чело­век, кото­рый готов внут­ренне, все­гда готов отдать свою жизнь за что-то, пред­став­ля­ю­ще­еся ему ценным.

Это внут­рен­няя готов­ность, спо­соб­ность – и не важно, что ценно: слава, семья, родина, честь, – но он дол­жен внут­ренне пони­мать, что его жизнь, конечно, если это потре­бу­ется, можно отдать за что-то, пред­став­ля­ю­ще­еся ценным.

Сохра­не­ние своей жизни любой ценой – это позор для муж­чины. Вот так дол­жен вырасти маль­чик. В какие усло­вия он попа­дет – это один Бог знает.

Но, попа­дая в эти усло­вия – неважно, какие: тюрьма, зона, лагеря, война, необи­та­е­мый ост­ров, враги, плен – что угодно, он дол­жен там остаться мужчиной.

То есть думать не о том, чтобы выжить любой ценой, а о том, чтобы остаться достой­ным чело­ве­ком, сохра­нить ува­же­ние к себе. А когда мы пока­зы­ваем, какая война дурац­кая, какая она злая, какая она жесто­кая, мы, в сущ­но­сти, лишаем его силы воли, мы его пугаем.

Правда про войну… опасна для детской души?

Нам заме­нили ту геро­и­че­скую тему, на кото­рой вос­пи­ты­ва­лось – и хорошо вос­пи­ты­ва­лось поко­ле­ние совет­ских детей, у нас это отме­нили, нам ска­зали: давайте пока­жем правду про войну.

Правды больше не стало, потому что, насколько я могу пред­ста­вить себе – войну ни одна кино­пленка, ни один ком­пью­тер не выдер­жит, ни один зал ни в каком кино, если пока­зать правду как она есть – соб­ственно войну во всей ее омер­зи­тель­но­сти. Но ведь только герой и может ее выдержать.

В этом году вме­сте со стар­шим сыном я попал в одно заме­ча­тель­ное место – в Санкт-Петер­бург, на пано­раму «Нев­ский пята­чок». Там два вида пано­рамы: одна ста­рая совет­ская, в сущ­но­сти, нари­со­вана. А дру­гая – так назы­ва­е­мая 3d-экс­по­зи­ция, бук­вально вжи­ва­ешься в эту атмо­сферу, и ста­но­вится очень не по себе. Там нам рас­ска­зы­вали про­стые вещи про про­стых сол­дат – в сущ­но­сти, ничего героического.

В про­цессе боя никто не соби­ра­ется совер­шать подвиг, он про­сто делает то, что дол­жен. И на этот момент он дол­жен думать не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сде­лать. То есть он не думает о геро­изме, он про­сто делает свою работу, то, что умеет.

И как бы слу­чайно совер­шает пару-дру­гую геро­и­че­ских поступ­ков, как пра­вило, рискуя жиз­нью. Это такой меха­низм, но для того, чтобы чело­век был на это спо­со­бен, он дол­жен быть вос­пи­тан так, чтобы пони­мать: я муж­чина. Мое дело пойти и сделать.

Умру я, не умру – это не имеет зна­че­ния, это вто­рично. Честь ли, родина, семья ли, еще что-то – я дол­жен сде­лать. Это то, что каса­ется геро­изма. И мы должны рас­ска­зы­вать нашу исто­рию, и исто­рию нашего рода, и исто­рию самих себя именно в таком виде. Только так она будет вос­пи­ты­вать нашего ребенка.

Разговор о нравственности меняет сознание

Это пер­вое осно­ва­ние, с кото­рого бы я хотел начать. А вто­рое созвучно ему, но исхо­дит из дру­гих источ­ни­ков. Его зало­жил извест­ный англий­ский писа­тель-апо­ло­гет Клайв Льюис. О том, что он писал худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния, вы, навер­ное, зна­ете, «Хро­ники Нар­нии» ваши дети смотрели.

Кроме того, что он писал худо­же­ствен­ные про­из­ве­де­ния, он был пре­по­да­ва­те­лем в Окс­форде и во время Вели­кой Оте­че­ствен­ной войны вел на радио Би-Би-Си пере­дачу «Беседы о нравственности».

Пред­став­ля­ете: обык­но­вен­ное радио Би-Би-Си, обык­но­вен­ные беседы о нрав­ствен­но­сти… И за это он полу­чил бое­вую награду. Вы только задумайтесь!

Нико­гда не нахо­дясь на линии фронта Вели­кой Оте­че­ствен­ной – он был на фронте в Пер­вой миро­вой; нико­гда не пере­се­кая Ла-Манша в годы Вели­кой Оте­че­ствен­ной войны, то есть не при­ни­мая уча­стие в сра­же­ниях, он полу­чил бое­вую награду только за то, что вел беседы на радио.

Потому что, по сви­де­тель­ству коман­до­ва­ния, эти беседы ока­зы­вали такое воз­дей­ствие на сол­дат, что у них как будто меня­лось что-то в созна­нии, и они могли вое­вать. Потому что в то время тех тен­ден­ций, кото­рые в то время про­яви­лись в Европе, сфор­ми­ро­ва­лось поко­ле­ние, кото­рое к войне не готово.

Поко­ле­ние, кото­рое выиг­рало Первую миро­вую войну, вос­пи­ты­ва­лось иначе, и оно выиг­рало ее. Поко­ле­ние англи­чан, кото­рое при­ни­мало уча­стие во Вто­рой миро­вой войне, было не готово. Они не могли вое­вать, у них не хва­тало сил стре­лять, у них не хва­тало сил выно­сить бом­бежки, у них не хва­тало сил пойти в атаку, они были пара­ли­зо­ваны, или, вер­нее ска­зать, деморализованы.

И вот тогда Гене­раль­ный штаб коман­до­ва­ния англий­скими силами гово­рит: най­дите нам чело­века, кото­рый мог бы так поста­вить созна­ние людей на место, чтобы они стали сол­да­тами. И вот нашли, гово­рят: тут есть один инте­рес­ный чело­век, давайте его попро­буем. И пору­чили ему вести радио­пе­ре­дачи на Би-Би-Си.

…И вот резуль­тат: воен­ная награда. Льюис сде­лал свое дело, он смог изме­нить созна­ние людей, говоря всего лишь о нравственности.

Не пат­ри­о­ти­че­ские лозунги читая, а про­сто говоря о нрав­ствен­но­сти, по сути дела, о долге, о том, что долг и чело­век, долг и муж­чина – это вза­и­мо­обу­слов­лен­ные вещи.

И обыч­ные маль­чишки стали сол­да­тами и спо­собны были вое­вать. За это он полу­чил награду.

Так вот, в одном из своих выступ­ле­ний он гово­рит: мы наслед­ники самых худ­ших тра­ди­ций: у нас о пат­ри­о­тизме гово­рят. Гово­рят. Гово­рят по теле­ви­зору, гово­рят учи­теля, гово­рят с раз­ных высо­ких три­бун. Гово­рят на всех митин­гах, выступ­ле­ниях. Много людей ста­но­вятся от этого пат­ри­о­тами? Совсем нет. А те, кто ста­но­вятся – вовсе не от того, что они послу­шали какую-то митин­го­вую речь, или услы­шали где-то выступ­ле­ние депу­тата или вип-пер­соны. Вовсе не поэтому.

Верим ли мы в то, что говорим?

Что же делает чело­века спо­соб­ным стать таким, про кото­рого можно ска­зать «пат­риот»? И здесь Льюис гово­рит очень точно. Раньше никто не учил пат­ри­о­тизму. Раньше отец под­хо­дил к сыну и гово­рил: «Сын, зна­ешь, Рим – это един­ствен­ная цен­ность в нашей жизни. И поэтому цель каж­дого муж­чины – уме­реть за этот Рим».

И ухо­дил на фронт, в легион, ещё куда-то. И одна­жды уми­рал. Если не уми­рал, то он гово­рил о том, что слу­чайно не умер, но всю жизнь счи­тал себя гото­вым к этому и меч­тал об этом, но вот так угодно было богам.

И ребе­нок впи­ты­вал это – не потому, что это гово­рил отец, а почему? Потому что отец в это верил, он так жил.

Он гово­рил не то, что надо ска­зать, не то, что тре­бу­ется духом вре­мени, не то, что он хотел бы уви­деть в сыне – он про­сто гово­рил ему то, чем жил сам. Он, правда, в это верил. И, если бы слу­чи­лась воз­мож­ность, он бы умер за Рим. Это и вос­пи­ты­вало поко­ле­ние людей, спо­соб­ных Рим защищать.

Как только чело­век начи­нает гово­рить: «Зна­ешь, надо Рим защи­щать, гово­рят, что это очень пра­вильно, ско­рее всего, Рим, навер­ное, пред­став­ляет собой цен­ность, раз так гово­рят. Поэтому пусть идут и защи­щают, а мы с тобой будем поль­зо­ваться бла­гами тех, кто это делает». При­мерно так. Мы же так и говорим.

Вот, вышел проповедник:

– Вы зна­ете, люди жизнь свою не жалели, кровь про­ли­вали, все заме­ча­тель­ные, так и надо было, молодцы, и в наше время должны быть такие люди…

– Ты сво­его ребенка в армию отдашь?

– Зачем? А я при­чем? Нет, мой ребе­нок в армию не пой­дет, пусть дру­гие идут.

Чего стоят такие слова? Ничего. Это про­сто сотря­се­ние воз­ду­хов, это сло­во­блу­дие, это, в конце кон­цов, ложь. Потому что ты не веришь в то, что ты говоришь.

В Вели­кой Оте­че­ствен­ной войне у всех гене­ра­лов, у всех руко­во­ди­те­лей страны за ред­чай­шим исклю­че­нием дети при­зыв­ного воз­раста шли на фронт. Им даже в голову не при­хо­дило, что можно посту­пить иначе.

Да, где-то на пози­циях они посту­пали каж­дый по своей сове­сти, то есть кто-то пытался найти теп­лое местечко, кто-то не пытался. Но отцу даже в голову не при­хо­дило: как это, ребенка не отпра­вить на фронт?

Даже если есть воз­мож­ность не пойти – это бес­со­вестно, я не смогу ничего людям ска­зать, управ­лять заво­дом, цехом, стра­ной, я не смогу ничего сде­лать, потому что мой сын дома сидит! Мне никто не пове­рит. Меня никто не будет слушаться.

Вот эта внут­рен­няя досто­вер­ность про­из­но­си­мых нами слов и есть залог того, как мы вос­пи­таем нашего ребенка – неважно, в дан­ном слу­чае, маль­чика или девочку. Мы верим в то, что мы говорим?

Мы правда так готовы посту­пить по сове­сти, как гово­рим? Это для нас дей­стви­тельно самое глав­ное дело жизни? Тогда никто из наших детей, ска­жем, из Церкви не уйдет.

В том-то и беда, что мы гово­рим, что надо ходить в Цер­ковь, но в это не верим. Мы с вами можем сами туда ходить, но не верим, что надо, потому что внут­ренне, ска­жем, жалеем сво­его ребенка. Мы гово­рим, напри­мер, ему: да, ты дол­жен ходить в Цер­ковь… А сами: ну, что он там делать будет, скучно ему сто­ять на службе пол­тора часа… И внут­ренне мы не верим, что ему там надо быть.

Ребе­нок чув­ствует, что на самом деле мы гово­рим одно, а думаем и чув­ствуем другое.

Поэтому надо нахо­дить такие вопросы и про­блемы в раз­го­воре со своим ребен­ком – осо­бенно с маль­чи­ком, – в кото­рые вы, правда, верите, кото­рые, правда, пере­жили, за кото­рые вы запла­тили своей кро­вью, кото­рые дей­стви­тельно для вас значимы.

Если будет иначе, мы не смо­жем ничего воспитать.

Мы про­во­дим со сво­ими детьми много раз­ных бесед, а эффект от этих бесед – ноль. Потому что ведём себя так, как будто класс­ный руко­во­ди­тель зани­ма­ется класс­ным часом, про­во­дит пропаганду.

Счастье по-мужски

Кто смот­рел «Битву за Сева­сто­поль»? Помните, там есть два момента. В самом начале фильма появ­ля­ется отец геро­ини – очень гру­бый, очень жест­кий. Она сдала экза­мен, посту­пила в вуз, а он игно­ри­рует это.

И жена ему бро­сает упрек: «Ты хоть бы с ней помягче…» Он гово­рит: «А не время быть мяг­ким, потому что будет война, и она должна быть жест­кой, иначе ей не выжить!»

Этот момент сильно не акцен­ти­ру­ется, но потом отец больше не появ­ля­ется в кадре. Он знает, что он делает. Это не про­сто черта его харак­тера, это его убежденность.

Дочке будет очень трудно, и она должна быть к этому готова. И она дальше идет по жизни, воюет, делает свое дело, но вся­кий раз выжи­вает только потому, что рядом ока­зы­ва­ется муж­чина, кото­рый защи­щает ее.

Она сама герой, она мно­гое делает, но рядом все­гда обре­та­ется чело­век, кото­рый, поги­бая сам, спа­сает ей жизнь. Без слов, без разговоров.

Все эти герои – раз­ные по харак­теру: есть откро­вен­ные сол­да­фоны, есть про­сто те люди, кото­рых огру­била война, и про­сто интел­ли­гент, кото­рый всю жизнь был интел­ли­ген­том и оста­нется интел­ли­ген­том, но каж­дый из них делает то, что необ­хо­димо сде­лать: спа­сти жен­щину, кото­рую они любят.

Умеют ли посту­пать подоб­ным обра­зом в наше время?

В наше время кто-то гово­рит о том, что муж­чина дол­жен отдать свою жизнь за того чело­века, кото­рого он любит, не думая о себе? Не гово­рит никто. Все думают о поис­ках сча­стья. Какой может быть «дух сча­стья» для мужика, что – он для сча­стья живет, что ли?

Если он живет для сча­стья, тогда некому больше жить для сча­стья, потому что за сча­стье бороться надо. Это он дол­жен это сча­стье своей семье обес­пе­чить: рабо­той по 20 часов; бес­сон­ными ночами; защи­щая, если это каса­ется каких-то бое­вых дей­ствий – это он всё выно­сит на себе, счаст­ли­вая семья стоит на его плечах.

А у него нет сча­стья. Если семья счаст­лива, защи­щена, спо­койна, то – да, нор­мально все. А если он думает о своем сча­стье, то ему не нужна ника­кая семья. И мы об этом не гово­рим. То, что об этом не гово­рит масс-куль­тура – это понятно, она при­ви­вает нашим детям свою систему ценностей.

Но мы-то, муж­чины, пра­во­слав­ные хри­сти­ане! И мы-то должны пони­мать, что наш ребе­нок окру­жен дру­гой систе­мой цен­но­стей, в кото­рых муж­чины из него не вырас­тет, если мы, отцы, не ска­жем ему то, что прин­ци­пи­ально важно.

Вот эти чет­кие, взве­шен­ные, выстра­дан­ные, опла­чен­ные потом или кро­вью, стра­да­ни­ями, сле­зами, скор­бями слова – мы должны их ска­зать. И тогда мы дей­стви­тельно что-то сде­лаем для ребенка.

И эти слова должны соот­вет­ство­вать нашему опыту. Мы так живем. Мне кажется, это и есть сча­стье мужчины

Только это не пред­по­ла­га­ется совре­мен­ной масс-куль­ту­рой. Она поме­щает сча­стье муж­чины вме­сте с кра­си­вой жен­щи­ной и бога­той обста­нов­кой. А то, что эта бога­тая обста­новка нуж­да­ется в посто­ян­ном напря­же­нии муж­ских уси­лий и вре­мени – об этом как-то не говорится.

По-мужски – значит по-отечески

Посмот­рите: в любом кино богат­ство – само по себе, а муж­чина, жен­щина – сами по себе. Они вме­сте что-то делают, а это богат­ство как-то обре­та­ется. Хотя любой биз­нес­мен знает, что так не бывает, надо посто­янно что-то делать, только тогда это получится.

Кто из муж­чин внут­ренне, без воз­мож­но­сти, ска­жем сколько-нибудь реально, про­сто как факт вашего созна­ния, – кто из вас отдаст ребенка на крест – сво­его ребенка.

Но жен­щины – это жен­щины. София отдала, мать муче­ни­ков Мак­ка­вей­ских отдала. Мы можем это сде­лать? Это кате­го­рия нашей муже­ствен­но­сти, нашей веры. Наш Отец это сделал.

Когда мы кре­стимся, мы кре­стим наших детей – мы сознаем, что мы делаем, мы сознаем, куда мы оку­наем нашего ребенка? Жен­щины пере­жи­вают – Бог с ними, они с каме­рами бегают, хохо­чут, весе­лятся, умиляются…

Мы – муж­чины. Мы погру­жаем нашего ребенка в гроб. Мы гово­рим: ты сей­час сорас­пи­на­ешься Хри­сту, ты спо­гре­ба­ешься Хри­сту. Мы-то должны осо­зна­вать, что мы делаем, мы-то мужчины!

И для нас, в первую оче­редь, это молитва: «Гос­поди, сде­лай этого чело­века спо­соб­ным уме­реть за Тебя». А, про­из­нося эти слова, мы должны внут­ренне пони­мать: зна­чит, одна­жды наш ребе­нок может уйти и уме­реть, прежде чем мы сами пой­дем этим путем. И мы должны быть к этому гото­выми. А мы не готовы.

У нас этого нет, мы не можем стать Авра­амами, а пока мы не можем сде­лать это, мы не можем стать насто­я­щими хри­сти­ан­скими отцами для наших детей.

Пред­ставьте, что вы про­во­жа­ете вашего сына на фронт, и вы зна­ете, что вы нико­гда его не уви­дите. Но это ожи­да­е­мый вари­ант раз­ви­тия исто­ри­че­ских собы­тий. Это муже­ствен­ность, это отцовство.

Оно может про­яв­ляться не в столь заме­ча­тель­ной яркой форме. В дру­гой: вот отец, к нему при­хо­дит один из его детей, гово­рит: «В общем, деньги давай, я пошел». Что делает отец? Дает деньги и гово­рит: «Ну, иди». Он не падает ему на грудь, он не уго­ва­ри­вает, не при­чи­тает, не голо­сит. Он гово­рит: «Решил – иди. Боль эта – во мне, я отец, и я понесу самое боль­ное, что из-за этого после­дует. Это будет в моем сердце, но я тебе этого не покажу».

И сын ушел, и отец не шлет ему теле­граммы: «Сынку, как дела, что – денег нет? Если что, говори, еще при­шлю, ты уж там не поби­райся». Он ведет себя как муж­чина, как отец. Это твой выбор – заплати за него. Только когда ты запла­тишь за этот выбор, ты можешь стать чело­ве­ком. Это муже­ство и отцовство.

Мы бы не дали ребенку дойти до спа­се­ния, мы бы не выдер­жали, пер­выми при­бе­жали бы к нему: надо же, сви­ней пасет мой сын, сты­доба-то какая! Всё, выку­паю вме­сте со сви­ньями, весь участок!

На тебе еще, не парься, все нор­мально, если деньги кон­чатся, я дам! Мы не даем воз­мож­но­сти родиться пока­я­нию, потому что мы не выдер­жи­ваем ритм. Напря­жен­но­сти не выдер­жи­ваем. Тот отец – выдер­жал, и только это спасло его сына.

Он ждал, его сердце избо­ле­лось. О том, как он его ждал, мы знаем, что он выгля­ды­вал вдаль, ожи­дая сво­его сына, он все сердце себе изъел. Но он шагу не сде­лал. Он мог его поте­рять, тот мог и не вер­нуться, ну и что?

Помочь ребенку можно только так, чтобы он вку­сил всё и вер­нулся. Я не могу ему помочь иначе. Только тогда, когда он прой­дет свой путь до конца.

Даже если это будет через 20 лет, через 30 лет, через 50 лет, но я знаю: он ста­нет муж­чи­ной, чело­ве­ком только тогда, когда будет отве­чать за свои слова и за свои поступки.

Но разве мы учим чело­века отве­чать за свои слова?

Виноват? Извинись или получи

У меня недавно был эпи­зод – поверьте, самый реаль­ный эпи­зод. Один при­хо­жа­нин при­хо­дит и говорит:

– Я в интер­нете общался со своим дру­гом, и как-то ска­зал ему слиш­ком честно некую фразу, он взял и оби­делся. В резуль­тате полу­чи­лась пере­палка, и я думаю, что когда мы встре­тимся, он меня побьет.

– Как-то непри­ятно, когда тебя бьют.

– Ну, я ска­зал. Про­сить про­ще­ния же не принято.

– Ну, почему? Если вы вино­ваты, вполне достойно будет попро­сить прощения.

– Да ну, в нашей среде это не принято!

– Тогда вас будут бить.

– Нет, этого тоже не хочу.

Но ты выби­рай! Ты отве­чай за свои слова, отве­чай! Ты начал – ну, прими хоть какую-то ответ­ствен­ность! Либо попроси про­ще­ния – да, унизь себя, но это будет честно: да, я вино­ват. В конце кон­цов, в те вре­мена, когда была при­нята дуэль, люди могли попро­сить про­ще­ния, и это принималось.

Если ты вино­ват, и перед дуэ­лью ты решил, что лучше все-таки попро­сить про­ще­ния, чем под­вер­гать жизнь опас­но­сти – это не уни­же­ние. Соб­ственно, дуэль ради этого и назначалась.

Проси про­ще­ния, и всё. Или тогда ты будешь убит. И чело­век про­сил про­ще­ния, ника­ким позо­ром это не было.

Но если ты не хочешь про­сить про­ще­ния – боишься или сты­дишься, или что-то еще – тогда надо быть битым. Но за свои слова нужно отвечать!

Ты – муж­чина. Ты дол­жен отве­тить за свои слова. Так нужно вос­пи­ты­вать ребенка. Если ты сде­лал что-то, ты дол­жен за это отве­тить. А как вы иначе будете учить ответственности?

Вот, ска­жем, ребе­нок вырос, ему 18 лет, он где-то про­гу­лял пер­вый семестр и говорит:

– Папа, у меня экзамены!

– Твои про­блемы. Ты гулял, ты и делай дело.

– Но как? Я же не сдам.

Но мы думаем: как же так, мы так столько тру­ди­лись, чтобы ребенка запих­нуть в этот самый вуз, ночей не спали, рабо­тали – что, теперь поз­во­лить его выгнать? Нет. Надо ска­зать: «Сынка, ты там узнай, сколько это стоит. Ладно, бывает со вся­ким, сам гулял в свое время, давай как-нибудь собе­ремся, поможем…»

Он гулял, а вы будете пла­тить? С чего ради? А потом вы будете думать: почему у меня маль­чик – не муж­чина, почему он семью бро­сил, почему ребенка не воспитывает?

Он не при­вык отве­чать за свои поступки – вы за них отве­ча­ете. Вот так и получается.

Не один подоб­ный педа­го­ги­че­ский эпи­зод можно вычи­тать в учи­тель­ских журналах…

Ошибки придётся исправлять

…Девочке десять лет, даже меньше – лет восемь. Она раз нари­со­вала на обоях фло­ма­сте­ром – отец отру­гал, про­сто отру­гал: «Нельзя рисо­вать!» Но она вто­рой раз рисует. Он говорит:

– Слу­шай, ты что, рисо­вать хочешь только на обоях? Некра­сиво же будет.

– Хорошо. Вот только знай: если обои будут некра­сивы, испор­чены, то ты тогда должна будешь покле­ить новые, имей в виду. Но у нас дома должно быть кра­сиво. Хочешь – рисуй.

Девочка сна­чала не поняла, она стала рисо­вать, все изри­со­вала, «ото­рва­лась по пол­ной». Он ничего не делал, спо­койно ходил. Он рисо­вала – он ходил. Однако не все изрисовала.

– Ну вот, всё, закон­чила. Это все классно, красиво!

– Что же, пой­дем поку­пать обои.

– Пой­дем, здо­рово! Рисо­вать, обои покупать.

– Пошли, купили клей, шпа­тель – все, как поло­жено. Он говорит:

– Вот так, шпа­те­лем бери да сни­май. Кра­сиво должно быть.

Она вози­лась с этими обо­ями, сни­мала обои (он все опи­сы­вал), затра­тила два с поло­ви­ной дня. При­чем он еще и деньги потре­бо­вал, чтобы обои купить – те сбе­ре­же­ния, кото­рые у нее были, чтобы она покупала.

Когда все это про­шло, квар­тира сто­яла как новая. Нико­гда в жизни этот ребе­нок больше не рисо­вал на обоях. Тру­до­ём­кая работа, все это очень, правда, трудно, но отец научил не только не пор­тить – он научил отве­чать дочку за свои поступки.

Все, что ты сде­ла­ешь, тебе при­дется исправ­лять.То, что ты нари­со­вала на обоях, легко испра­вить – тех­ни­че­ски легко.

А когда ты плю­нула в душу чело­века – испра­вить это тяжело, но отве­чать за это при­дётся все равно!

Если ты оста­лась без­на­ка­зан­ной в этой жизни, тебе при­дется пла­тить за это в будущей.

Если это никто не уви­дел, то Бог-то уви­дел, и все равно, где-то тебе это вый­дет боком, и тебе при­дется за это отве­чать. Бог пору­гаем не бывает. Что посеет чело­век, то и пожнёт.

Поэтому, как бы мы ни при­кры­вали ребенка, мы все равно не спря­чем его от огнен­ного суда, где он вста­нет и потом пошлёт нам упрек: отец, почему ты мне не ска­зал, что мне при­дется за это отве­чать? Ведь там-то, на суде, мы ему не поможем…

С дет­ства всё и начи­на­ется. Ты про­гу­лял школу, после школы пошел гулять – гулял-гулял-гулял, всё про­гу­лял. Устал, а надо «домашку» делать. Ну, жалко же, устал он… Но это же он гулял! Гулял, а теперь пора делать.

Непри­ятно – думай, делай выводы, но ты дол­жен сде­лать, это твой долг. Ты муж­чина – делай. И при этом важно, что мы сами делаем так все­гда. Если нам пору­чили, что-то мы делаем, и ребе­нок видит, что мы делаем через «не хочу», через «не могу», но делаем, то он будет под­ра­жать нам.

А если он видит, что мы на самом деле лежим и спим, а его застав­ляем уроки учить, это не прой­дет. Он не будет так делать. Он смот­рит и копи­рует то, что делаем мы.

Вдохновить, чтобы было куда расти

С моей доч­кой такое было – как-то она ушла в школу в 8 часов, с про­дленки при­шла в 17.00, потом пошла на кру­жок, потом с кружка где-то в 20.00 часов вер­ну­лась домой. Надо мыть посуду, она поку­шала, помыла посуду – уже 21.00 час.

Отдох­нула и гово­рит: «Мама, сколько я сего­дня рабо­тала?» Мы посчи­тали: с 8 до 21, полу­ча­ется, 13 часов. Она посчи­тала-посчи­тала – «не, папа всё равно тру­дится больше».

Как-то это было неожи­данно. Меня не было дома, это матушка рас­ска­зала, гово­рит: для неё это было зна­чимо. То есть она пони­мает, как это трудно, и пыта­ется дотя­нуться до какого-то образца, и пони­мать, что – да, много, она много потру­ди­лась, все тяжело, но до папы еще не дотя­нула, есть куда расти, куда работать.

И мне это дорого: дорого именно то, что ребе­нок заме­чает, что жизнь окру­жа­ю­щих его людей труд­ная. Мне важно, чтобы они пони­мали, что мне трудно жить – не потому, чтобы они меня пожа­лели, а потому что это их вдохновит.

Из дет­ства помню свет, горя­щий в нашем зале в три-четыре часа ночи. Мама спала порой по два часа, так много она рабо­тала. Брала домой работу – жить было трудно, для того, чтобы все это сде­лать, она рабо­тало много.

Я все­гда видел, как она рабо­тает ночью. И поэтому для меня это – некий обра­зец, к кото­рому я стрем­люсь. Я заме­тил, что они видят, что я рабо­таю – мне это дорого. Я знаю, что когда они будут взрос­лыми, это будет сти­му­ли­ро­вать их.

Как-то был фильм, я посмот­рел только этот фраг­мент – насы­тился на всю жизнь, и пони­маю, что в этом фраг­менте был Про­мысл Божий, он мне много помо­гает. Наш, по-види­мому, раз­вед­чик (по всей види­мо­сти, это 70‑е годы) в Южной Африке, по какой-то при­чине попа­дает в тюрьму.

В тюрьме его мучают, пси­хо­ло­ги­че­ски на него давят: то свет вклю­чат среди ночи, то спать не дают. В общем, ломают его. И пока­зы­ва­ется мето­дично, как его ломают. И видно, что сло­мали всех, а он не ломается.

Когда на него нахо­дит отча­я­ние, он вспо­ми­нает отца, кото­рый при­шел с войны без ноги и 30 кило­мет­ров каж­дый день шёл на работу. Без ноги, на косты­лях. И про­дол­жал ходить пеш­ком. Его назна­чили пред­се­да­те­лем кол­хоза, и он ходил по этому самому кол­хозу пеш­ком, без ноги.

И вот у него перед гла­зами стоял образ отца, кото­рый выхо­дит твердо на косты­лях, на одной ноге, и идет туда, куда надо. Твердо, реши­тельно, не сда­ва­ясь. И вот этот образ помо­гал ему держаться.

У наших детей дол­жен быть такой образ. Откуда вы зна­ете, что их ждет, но если они муж­чины – их ждет муж­ская жизнь, и там им нужно на что-то опереться.

Помо­гают и худо­же­ствен­ные фильмы, и геро­и­че­ские худо­же­ствен­ные книги, на кото­рых выросло наше поко­ле­ние: Жюль Верн, Фени­мор Купер, Кра­пи­вин, про войну… Но глав­ное – это образ живого отца, при­мер, как отец вел себя в этой ситуации.

Видел в одном посте в соц­се­тях сооб­ще­ние: «Как ты дума­ешь, ты бы гор­дился таким отцом, каким стал сам?» Когда ты был маль­чи­ком, гор­дился бы ты таким отцом, каким сам стал теперь? Вот этим все­гда можно себя про­кон­тро­ли­ро­вать и проверить.

Поэтому, когда вы вос­пи­ты­ва­ете ребенка, вы должны пони­мать, что луч­шее сред­ство вос­пи­та­ния – это то, что видит ребе­нок в вас.

Он будет отно­ситься к своей маме так, как отно­си­тесь вы к своей жене. Он будет отно­ситься к вам так, как вы отно­си­тесь к сво­ему отцу. Он будет делать в жизни так, как дела­ете вы. Вы сей­час уже зна­ете, что у него те же манеры, те же дви­же­ния, кото­рые есть у вас. Но какие у него будут нрав­ствен­ные черты, зави­сит от того, как он уви­дит вас в действии.

Чтобы Церковь не стояла пустой

С этой точки зре­ния пред­став­ля­ется не лиш­ним ино­гда брать дози­ро­ван­ное коли­че­ство детей, в соот­вет­ствии с их физио­ло­ги­че­скими воз­мож­но­стями, на ваши муж­ские меро­при­я­тия. Не потому, чтобы их воспитывать.

Нет, они про­сто должны видеть, как ведут себя их отцы в каких-то тяже­лых, напря­жен­ных момен­тах жизни, там, где тяжело. Пусть им не будет там ком­фортно, но они должны видеть, как это делают муж­чины. Это их вдохновит.

Когда-то вас не будет, а у них перед гла­зами должна сто­ять кар­тина того, что они будут пом­нить о вас. Эта кар­тина должна быть доста­точно яркой, чтобы вдох­но­вить их на соб­ствен­ный подвиг в жизни.

И только тогда мы вос­пи­таем то поко­ле­ние, кото­рое спо­собно если не защи­тить страну, (пле­тью обуха не пере­ши­бешь), то, по край­ней мере, сде­лать так, чтобы Цер­ковь не стала пустой, чтобы после нас было кому в Церкви молиться.

Глав­ное, чтобы чело­век понял, что он отве­чает за свои поступки. В про­шлом году Рож­де­ствен­ские чте­ния были посвя­щены теме сво­боды и ответ­ствен­но­сти, и я не раз зада­вал вопрос: вот, ваш ребе­нок отве­чает за свои слова? Нет. Ваш ребе­нок отве­чает за свои поступки? Нет, не отве­чает. Что вы тут гово­рите, о чём?

Это про­сто слова, они бес­смыс­ленны. Мы зава­лили сло­вами все наше про­стран­ство – и интер­нет, и храмы. Это бес­смыс­ленно, если чело­век не делает и не отве­чает сам за свои слова, не учит отве­чать за свои слова чело­века, ребенка сво­его, если вся наша дея­тель­ность направ­лена на то, чтобы защитить.

Делай, что хочешь – родители защитят…

Пред­ставьте ситу­а­цию. Дет­ский сад, под­го­то­ви­тель­ная группа, детям шесть лет, маль­чики играют в фут­бол – кто-то пнул мячик, мячик уле­тел за забор. Моя дев­чонка, она очень любит помо­гать, побе­жала за мячи­ком, помочь при­не­сти. Какой-то парень толк­нул ее – с такой силой, что она разо­драла колено до крови.

Вос­пи­та­тель это уви­дел, конечно. И вот кар­тина: когда матушка моя при­хо­дит в садик, сидит моя дочь с окро­вав­лен­ным коле­ном, пла­чет от боли, сидит рядом парень этот – и тоже ревет, и вос­пи­та­тель, кото­рый жалеет мою дочку.

Так полу­чи­лось, что при­шли обе мамы, сразу подо­шли. Нас кро­вью не уди­вишь, не испу­га­ешь, ничего страш­ного. Мы свою дочку забрали. А та, когда уви­дела, что слу­чи­лось, говорит:

– Он девочку толкнул.

– И что, вы его ударили?!

– Да нет, про­сто нака­зала, ска­зала: сиди на лавочке, играть больше нельзя.

– А кто вам дал такое право?

– Так он же ребенка толк­нул, вот кровь…

– Кто вам дал такое право моего ребенка застав­лять сидеть на лавочке, когда дру­гие дети играют.

На этом моя матушка ушла, уже не слу­шала. А ребе­нок-то слы­шит, то есть он пони­мает реак­цию. Но мама не пони­мает, что она делает – она же раз­вя­зы­вает руки. Она пока­зы­вает ему – ты делай, что хочешь: я за тебя буду сто­ять горой! Когда я эту кар­тину уви­дел, мне так плохо было – вы не пред­став­ля­ете, мне так жалко стало этого ребенка! Он пона­чалу расстроился.

Правда, рас­стро­ился – то есть, оче­видно, он же еще не испор­чен­ный, видит, что сде­лал девочке больно ни за что. И когда адре­на­лин игры про­шел, то он осо­знал послед­ствия поступка, что он, правда, пло­хой. Если бы сей­час она при­шла, его как-то при­стру­нила – он бы понял, что надо сораз­ме­рять силу, с кото­рой ты тол­ка­ешься. А теперь он понял: что хочешь, делай – роди­тели защитят.

И он сразу при­оса­нился, слёзы высохли, он сразу спинку выгнул, и чуть ли не свы­сока на вос­пи­та­тель­ницу смотрит.

А та не знает, что делать, потому что она пони­мает, что посту­пила пра­вильно, она ничего не сде­лала ребенку, она даже его за шиво­рот не взяла, она ска­зала «сиди», и ребе­нок послу­шался. Но в сле­ду­ю­щий-то раз он не послу­ша­ется. Вме­сто того чтобы сесть, он будет бегать и потом маме рас­ска­зы­вать, все что угодно – мама пове­рит ребенку.

И я пред­ста­вил: а что потом будет из этих людей, что вырас­тет из этих муж­чин, из этих дево­чек, кото­рые видят не то что не педа­го­ги­че­ское, а про­сто нера­зум­ное отно­ше­ние к соб­ствен­ным детям? Это же пол­ный беспредел.

Мало того, что эти роди­тели пер­вые нач­нут сто­нать от того, что ребе­нок неуправ­ля­е­мый. Он не к под­рост­ко­вому воз­расту ста­нет неуправ­ля­е­мым, он уже в 8 лет будет таким. Они ничего с ним не сде­лают, а еще под­рост­ко­вый воз­раст впе­реди. И вот, так жалко стало…

В сущ­но­сти, ребе­нок ведь не вино­ват. Он, может, и вырос бы дру­гим, но если его сразу в такие рамки ста­вят – то как?

У ребенка есть пред­став­ле­ние о том, что надо отве­чать за свои поступки. Надо только раз­ви­вать эту сто­рону его души – гово­рить об этом, пока­зы­вать, демон­стри­ро­вать то, что мы делаем – пока­зы­вать доб­рые примеры…

Про­дол­же­ние беседы читайте на “Азбуке воспитания”
Соб. инф.

Источник