зачем кутузов поджег москву
Кто на самом деле поджёг Москву в 1812 году?
За четыре дня страшный пожар разрушил три четверти городских строений, в нём погибли тысячи людей. Беда случилась точно в тот момент, когда опустевшую Москву заняли французы. Поэтому сложно было не заподозрить в поджогах «доброжелателей».
Распространена версия о том, что Москву сжёг Кутузов — главнокомандующий русской армии. Но ни одного исторического документа, это подтверждающего, не существует.
Так кто и зачем в итоге сжёг Москву? Сами французы, московский градоначальник или воинствующе настроенные жители? Фактрум разбирает доводы к трём историческим версиям.
Наполеон
Русское высшее общество и даже сам император Александр I с уверенностью обвиняли в поджогах французскую армию. И это логично: кто ещё мог это сделать, как не захватчики, грабившие и разносившие город?
Однако сам Бонапарт чуть не погиб в московском пожаре 1812 года. Захватив город, император, разумеется, сразу же расположился в Кремле. А уже на следующей день ему пришлось в срочном порядке бежать из почти уже горящей царской резиденции по подземному ходу. Наполеон подвергал себя нешуточной опасности, пробираясь через горящий город. Укрытие он и его свита нашли в Петровском путевом дворце, располагавшемся в то время за границами Москвы.
В пользу этой версии говорил и тот факт, что сам Наполеон и его генералы в начале пожара обвиняли в случившемся собственных солдат, которые разбивали костры рядом с деревянными строениями. Но почти сразу стали приходить сведения о том, что в разных районах Москвы были замечены поджигатели из числа местных жителей. Пожар 1812 года был настолько сильным, что армии Наполеона пришлось срочным образом покидать столицу. Войска захватчиков пострадали от бедствия не меньше, а то и больше самих москвичей, поэтому злонамеренно устраивать поджоги им было попросту нецелесообразно.
«В Кремле — пожар!». В. Верещагин
Граф Ростопчин, генерал-губернатор Москвы
Среди задержанных поджигателей оказались московские полицейские. Руководство французской армии справедливо решило, что пожар организован властями столицы. Подозревали в первую очередь генерала-губернатора Москвы — графа Фёдора Ростопчина.
Генерал-губернатор уехал из столицы незадолго до пожаров. Перед отъездом он демонстративно сжёг свое подмосковное имение Вороново. А накануне граф Ростопчин поручил группе горожан и полицейским спалить склады с провизией, а также велел увезти или сломать всё противопожарное оборудование. Эти распоряжения впоследствии оказались роковыми для судьбы города.
Но полномочий сжигать дотла Москву у генерала-губернатора точно не было. Приказ об уничтожении столицы могли отдать только российский император Александр I или главнокомандующий армии Михаил Кутузов. Однако до сих пор не найдено ни одного документа, подтверждающего такой приказ. Да и ни к чему были такие крайние меры: чтобы обесточить врага, не нужно было сжигать город, достаточно было лишить французов продовольствия. Кроме того, злонамеренный поджог означал бы и молчаливый приказ об убийстве тысяч раненых солдат русской армии, которые не могли выбраться из Москвы.
Позднее граф наотрез отрицал подозрения в организации диверсии, хотя и говорил, что пожар 1812 года — это «главнейшая причина истребления неприятельских армий, падения Наполеона, спасения России и освобождения Европы».
Бесчинство французов в Москве
Страшное стечение обстоятельств
Есть мнение, что пожар в Москве 1812 — это действительно страшное стечение всех обстоятельств. Первыми очагами возгораний могли стать складские помещения, которые по приказу подожгли люди генерал-губернатора. Очевидцы также свидетельствовали, что собственные лавки с продовольствием спалили сами купцы. Сжигали следы своих преступлений мародёры, причём не только захватчики-французы, но и местные бандиты, и дезертиры русской армии.
При этом, возвращаясь к Фёдору Ростопчину, нужно упомянуть и ещё один важный факт: летом 1812 года градоначальник выпустил в Москве множество патриотических агит-листовок, а затем призвал особенно активных москвичей собраться накануне входа французских войск, чтобы вместе защитить Москву. Граф Ростопчин в условленное место так и не явился, но его действия страшно взволновали народ и спровоцировали драки, грабежи, разрушения кабаков и лавок. Когда же распалённый народ собрался у дома градоначальника, Ростопчин произнес пламенную речь с крыльца, обвинил в измене перед яростной толпой случайного молодого человека — только за то, что тот перевёл для самого себя письмо и речь Наполеона из зарубежной газеты. Пока разъяренные люди расправлялись с юношей, граф вышел с заднего крыльца и покинул Москву. «Я поджёг дух народа, — позже говорил он, — а этим страшным огнем легко зажечь множество факелов».
Граф Ростопчин выступает перед собравшимися, обвиняя Верещагина, купеческого сына в распространении наполеоновских прокламаций
Московский пожар 1812 года. Историческая справка
Московский пожар 1812 года произошел 14-18 сентября (2-6 сентября по ст. ст.) во время оккупации войсками Наполеона I Москвы.
13 сентября (1 сентября по ст. ст.) 1812 года на военном совете в Филях Михаил Кутузов приказал оставить Москву без боя. Вместе с войсками из города ушла большая часть населения. В первый же день вступления французских войск в Москву начались пожары, продолжавшиеся несколько дней и опустошившие город.
Первыми загорелись москательные и скобяные ряды, здания за Яузским мостом и на Солянке, вокруг Воспитательного дома, магазины, лавки, винный двор, барки с имуществом артиллерийского и комиссариатского департаментов.
Постепенно огонь распространился на все Замоскворечье, Пятницкую, Серпуховскую и Якиманскую части, перекинулся через Москву реку в Яузскую и Таганскую части, охватил несколько улиц Пречистенской части, вторгся в Немецкую слободу. В ночь с 18 на 19 (с 6 на 7 по ст. ст.) сентября пожар достиг наибольшей силы. В дальнейшем пожар стих, однако в отдельных местах возникали его новые очаги, горевшие вплоть до выхода французской армии из Москвы.
Из 9158 жилых домов пожар уничтожил 6532, из 8521 лавки — 7153, из 329 церквей — 122. Более других пострадали Китай-город и Земляной город.
Сгорел университет с его архивами, коллекциями, библиотекой, а также многие усадьбы с бесценными собраниями произведений искусства, в том числе сгорел единственный экземпляр «Слова о Полку Игореве» из собрания Мусина-Пушкина.
В результате пожара погибли более 2000 тяжелораненых российских солдат, оставленных (как тогда было принято) на попечение противника из-за невозможности эвакуации.
Вопрос о причинах пожара Москвы 1812 года вот уже более 190 лет волнует умы ученых историков. Версии, высказываемые различными авторами, называют его виновниками или московского генерал-губернатора Ростопчина, или неприятельскую армию, или патриотический подвиг неизвестных русских героев. Существовали в разный период и версии о причастности к пожару Александра I и Кутузова.
Версия о гибели Москвы от рук французских солдат активно использовалась русским правительством в пропагандистских целях. Уже в правительственном сообщении от 29 (17 по ст. ст.) октября 1812 года вся ответственность за пожар возлагалась на наполеоновскую армию, а поджог был назван делом «поврежденного умом». В одном из императорских рескриптов от 1812 года на имя Ростопчина указывалось, что гибель Москвы являлась спасительным для России и Европы подвигом, который должен был прославить русский народ в истории, результатом Божьего промысла, а в другом назывался виновник пожара — французы.
Среди тех, кто не сомневался в ведущей роли генерал-губернатора Москвы Ростопчина в организации пожара — русский историк Дмитрий Бутурлин, который писал, что «не могши сделать ничего для спасения города ему вверенного, он вознамерился разорить его до основания, и чрез то саму потерю Москвы учинить полезной для России». По Бутурлину Ростопчин заранее приготовил зажигательные вещества. По городу были рассеяны наемные зажигатели, руководимые переодетыми офицерами полиции.
Историк Александр Михайловский-Данилевский также не сомневался в приказе Ростопчина, считая это личной инициативой графа, но добавлял, что ряд зданий загорелся из за патриотического порыва москвичей, а позже — грабежа французов и русских бродяг.
Существовали и другие точки зрения. Так в 1836 году историк Сергей Глинка выдвинул версию, что Москва сгорела в силу ряда обстоятельств, по Божьему Провидению, как он полагал, что Москву сожгла «война; война безусловная, война какой не было на лице земли с того времени, когда гибель человечества стала ходить в громах и молниях».
Сторонником версии, что Москва загорелась в силу случайных обстоятельств, был и Лев Толстой. В романе «Война и мир» он писал: «Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей — не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотно и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое».
В советское время вопрос о причинах московского пожара принял политическую окраску. Если первые советские историки не сомневались в решающей роли Ростопчина, то в дальнейшем историография по данной проблеме носит на себе идеологический отпечаток.
В хронологическом порядке для работ разных десятилетий характерно зачастую противоположное отношение к проблеме. Так в 1920-х годах господствовало мнение, что пожар был организован русскими. В 1930-е годы Евгений Звягинцев предположил, что его причиной являлась «неряшливость в обращении с огнем французов». В 1940-е годы прозвучала позиция Милицы Нечкиной, что пожар — проявление патриотизма русского народа, но без указания конкретных лиц. В 1950 году появилось первое в советские годы серьезное исследование Ивана Полосина, утверждавшего, что пожар это выражение патриотического подъема москвичей, но его главной причиной был приказ Кутузова. Наконец, в 1951-1956 годы оформилась версия Любомира Бескровного и Николая Гарнича о том, что французы сознательно жгли Москву. К ним в 1953 году присоединились Нечкина и Жилин. Указанная концепция господствовала в 1960-1970-х годах.
В настоящее время, по мнению ряда экспертов, при рассмотрении причин московского пожара 1812 годы необходимо применять комплексный подход. Очагов у пожара было несколько, поэтому возможно, что в той или иной мере верны все версии.
В 2010 году мэр Москвы Юрий Лужков предложил провести специальное исследование, в результате которого можно было бы выяснить причину возникновения пожара 1812 года, так как в разных исторических книгах, даже написанных сразу после войны 1812 года, дано разное толкование этого события.
Зачем русские сожгли Москву в 1812 году?
В этом году российские власти собираются широко отмечать победу в Отечественной войне 1812 года. Как обычно, будут говорить о «зверствах захватчиков», в ряду которых – знаменитое сожжение Москвы Наполеоном. Правда, французы до сих пор уверены, что Москву сожгли сами русские по приказу высших чинуш.
Первые пожары в Москве занялись с началом входа в город авангарда маршала Мюрата 2(14) сентября. К 3(15) сентября, времени занятия Кремля лично Наполеоном, пламя охватило уже весь город. Пожар стих только 6(18) сентября, за это время он уничтожил 6,5 тыс. из 9,1 тыс. жилых домов, 122 из 329 храмов. Эту «работу» российская, потом советская и снова российская историография списывала на войска Наполеона.
Доктор исторических наук, профессор Историко-архивного института РГГУ Михаил Давыдов так описывал эволюцию официальной версии о пожаре:
«В нашем Отечестве исторические концепции московского пожара последовательно менялись в зависимости от политической конъюнктуры. Александру I важно было представить этот пожар как варварский акт, совершенный французскими агрессорами и оккупантами, чтобы дискредитировать их в глазах просвещённой Европы. Затем правда постепенно восторжествовала, были даже опубликованы записки непосредственного исполнителя приказа Ростопчина. При советской власти, в 20-30-е годы, концепция не менялась. Но после Великой Отечественной войны Сталин фактически создал культ фельдмаршала Кутузова, и этот пожар объявили частью его стратегического замысла. Затем не патриотичная версия об ответственности русских за сожжение Москвы была подвергнута суровой критике. Но великий историк Евгений Тарле нашел выход из положения. Он подчеркнул, что моральную ответственность за пожар всё равно несет Наполеон. Не было бы вторжения его армии в 1812 – Москва бы не сгорела».
Французская же версия (впрочем, её же придерживаются и историки цивилизованных стран) гласит обратное – Москву сожгли сами русские. Тактика выжженной пустыни на протяжении веков приносила успех российской армии, так было во всех войнах, ведшихся на территории России и СССР.
Кратко эту версию можно прочитать из французских газет осени 1812 года, время от времени её перепечатывают и современные французские СМИ.
«14 сентября русские подожгли торговые ряды, рынок и здание больницы. А 16 сентября поднялся сильный ветер. По приказу генерал-губернатора Ростопчина 300-400 негодяев подожгли город одновременно в пятистах разных точках. Так как 5/6 всех домов были выстроены из дерева, то огонь распространился с огромной быстротой – это был поистине океан огня.
Около 100 поджигателей были арестованы и расстреляны, при этом все они заявили, что действовали по приказу Ростопчина и ещё одного высокопоставленного лица.
В огне заживо сгорели 30 тысяч больных и раненых русских.
Русские потеряли всё; они ничего с собой не увезли, ведь они всегда считали, что мы никогда не сможем дойти до Москвы, и этим самым лишь вводили своих людей в заблуждение. Увидев, что всё захватили французы, русские замыслили ужасный план: они решили уничтожить огнем свою первопрестольную столицу, и тем самым обрекли на нищету 200 тысяч жителей. В этом злодеянии, сотворённом преступниками, выпущенными из тюрем, повинен исключительно Ростопчин.
Горожане пытались остановить распространение пламени, но московский генерал-губернатор загодя принял вселяющие ужас меры предосторожности: он дал повеление вывезти или уничтожить все средства для тушения пожара».
Русское служило-карательное сословие отчасти признавалось, что это оно подожгло Москву в сентябре 1812 года. Тот же Растопчин в марте 1823 года говорил французской прессе:
«Главной особенностью русского характера является бескорыстие. В многочисленных разговорах, купцов, промышленников и простых людей, я звучало, что Москва не должна попасть в руки врага. «Было бы гораздо лучше, если мы подожжём город», – говорили они.К примеру, был такой случай в Москве. Один торговец обнаружил, что 17 французских солдат напившись вина, уснули в подвале его дома. Тогда он принял решение подпереть лаз из подвала, и поджёг собственный дом. Семнадцать жалких французов, скорее всего, задохнулись от дыма».
В литературе того времени русская знать тоже подтверждала, что Москву сожгли их сограждане. Так, Наталия Нарышкина в своих записках на французском языке упоминала:
«Торговцы подожгли рынок, и огонь беспрепятственно распространился на улицы, застроенные большей частью деревянными домами. Уже в полночь весь горизонт был охвачен пламенем. Кто поверит, будто французы уничтожали город, который для них же самих был жизненно необходим? Многие из них погибли в ту ужасную ночь, задохнувшись в дыму или заживо сгорев в пламени пожара. Не было никаких средств потушить огонь, поелику помпы и сами пожарные уже исчезли по приказанию генерал-губернатора.
Император Александр так ничего и не сказал о пожаре Москвы; это оскорбляло тех людей, которые верили, что споспешествовали делу, беспримерному в истории России. Ни единого слова поощрения или сердечного изъявления чувств восхищения и умиления. Принесшие себя в жертву были преданы безразличному забвению».
Если посмотреть на историю России, то в самосожжении Москвы нет ничего удивительного – высшее служило-карательное сословие никогда не считалось с имуществом их подданных (как и с их жизнями). Отсюда и эфемерность частной (личной) собственности в стране – при возникновении форс-мажора права на неё утрачивались (переходили к государству). Представить себе, чтобы французское правительство подожгло Париж при подходе к нему немцев (что в 1870 году, что в 1940-м) – невозможно.
Таким образом, предстоящее государственное празднование победы в войне 1812 года будет также означать торжества над трагедией русского народа, брошенного властью на произвол судьбы.
Документальное расследование о сожжении Москвы в 1812 году
Историк Евгений Понасенков продолжает цикл научных статей о войне 1812 года.
Теперь мы переходим к описанию страшного преступления – сожжения Москвы. Погибли десятки тысяч человек (русских раненых солдат и горожан), дома и дворцы, культурные и материальные ценности. Сегодня мы должны ответить на вопрос: кто виноват в преступлении административном, военном, нравственном.
Тема пожара Москвы в 1812 году – редчайший случай в мировой истории и историографии, когда у ученых-историков не существует двух точек зрения (однако, это научное знание не доходит до широкой обывательской аудитории…). Мы имеем абсолютно полную доказательную базу одного вывода – а именно: Москву сожгли не французы, а сами русские (приказ был отдан лично генерал-губернатором, выполнен московскими чиновниками – и всему этому содействовал М.И. Кутузов). У нас есть свидетельства и показания того, кто отдавал приказ, кто выполнял, кто был свидетелем, а также тех, с кем затем это обсуждали. О сожжении Москвы собственным правительством свидетельствуют все москвичи, официальное расследование французских властей и все российские и европейские современники событий.
Об этом знало все русское общество 1812 года – и знание это передавалось детям и юношеству. Именно так полагали: А.С. Пушкин, Н.М. Карамзин, М.Ю. Лермонтов, А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский. О сожжение Москвы ее градоначальником Ростопчиным писали еще крупные историки войны 1812 года царской эпохи: М.И. Богданович и А.Н. Попов, а в советское время – М.Н. Покровский (великий русский историк, получил известность еще до революции), Е.В. Тарле, В.И. Пичета, М.Н. Тихомиров, Н.М. Дружинин, М.В. Нечкина. О том же безоговорочно свидетельствуют знаменитый генерал А.П. Ермолов, Д.В. Давыдов, И.Т. Радожицкий, генерал-лейтенант князь Д.М. Волконский, генерал граф П.Х. Граббе, Ф.Н. Глинка – и, наконец, сами Ф.В. Ростопчин и М.И. Кутузов (все их свидетельства по данному вопросу проанализировал доктор исторических наук, профессор Н.А. Троицкий: Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов: мифы и реальность. М., 2002, с. 218)!
В.М. Холодковский еще в 1966 году посвятил специальную статью, где доказывал невиновность французов, объяснял и без того очевидную истину: что им этот пожар был невыгоден (Холодковский В.М. Наполеон ли поджег Москву? // Вопросы истории, 1966, №4, с. 33 и др.).
Я бы сказал, не просто не выгоден, а категорически не нужен: солдаты Великой армии много недель ждали вожделенный отдых, дома для постоя и провизию.
Наиболее репрезентативно огромный массив документов, подробно раскрывающих преступление Ростопчина, опубликовал в 1992 году известнейший отечественный источниковед, доктор исторических наук А.Г. Тартаковский: Тартаковский А. Обманутый Герострат. Ростопчин и пожар Москвы. // Родина, 1992, № 6-7, с. 88 – 93.
Итак, обратимся к первоисточникам.
Еще почти за недели до Бородинского сражения Ростопчин в письме министру полиции А.Д. Балашову лукаво предупреждал: «И если Проведению угодно будет, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город…» (Русская старина, 1883, № 12, с. 650 – 651; Дубровин Н. Отечественная война в письмах современников (1812 – 1815). Спб., 1882, с. 94).
Примечательно: «мнение народа» (любимая ширма чиновников Российской империи, а затем СССР) сразу выдвигается в качестве «алиби».
На следующий день после Бородина (8 сентября) Ростопчин писал тому же Балашову уже более откровенно и угрожающе: «если по нещастию столицы спасти нельзя будет, то я оставшееся предам огню» (Богданович М.И. История Отечественной войны 1812 года. Спб., 1859, т. 2, с. 314).
В канун сдачи Москвы, градоначальник имел беседу с племянником матери Александра I Марии Федоровны (Софии Марии Доротеи Августы Луизы Вюртембергской…) генерал-майором принцем Евгением Вюртембергским, которого проинформировал: «Если бы меня спросили, то я бы ответил: разрушьте столицу, прежде чем уступить ее неприятелю» (следует заметить, что «столицей» в эпоху 1812 года принято было называть не только Петербург, но и «древнюю святыню» – Москву; цитирую по: Военный сборник. 1848, № 3, с. 42).
В этот же день Ростопчин лично пригрозил А.П. Ермолову: «Если без боя оставите вы Москву, то вслед за собою увидите ее пылающею». Далее уже сам Ермолов прокомментировал: «Исполнил обещание свое граф Ростопчин» (Тартаковский А. Указ. соч., с. 89).
Подобных документов (писем, записок, мемуаров) – множество. Теперь перейдем к фактам исполнения преступления.
В 8 часов вечера 13 сентября 1812 года, получив сообщение Кутузова об оставлении Москвы Наполеону, Ростопчин отдал приказ обер-полицмейстеру П.А. Ивашкину вывезти «все 64 пожарные трубы с их принадлежностями». Более того: «чтоб пожарные команды немедленно были приготовлены к выступлению…». Об этом через 6 дней Ивашкин уже дополнительно докладывал министру полиции Российской империи (Русская старина, 1889, № 12, с. 717 – 718).
В 1912 году в Петербурге были опубликованы воспоминания дочери Ростопчина Н.Ф. Нарышкиной (естественно, она писала по-французски: на том же языке они и вышли в свет). Она свидетельствует, как с наступлением ночи на 14-го сентября в особняк Ростопчина на Лубянке (метафорично…): «полицмейстер Брокер привел несколько человек, одним из которых были горожанами, другие – чиновниками полиции. В кабинете отца состоялась тайная беседа в присутствии Брокера и моего отца». Эти люди: «получили точные инструкции о том, какие здания и кварталы следовало обратить в пепел сразу же после прохождения наших войск через город». Нарышкина даже называет и «скромное имя того чиновника, который первым начал осуществлять начертанный план, – это был Вороненко (…), смело приступивший к делу в 10 часов вечера, когда часть неприятельской армии заняла несколько кварталов города; в одно мгновение склады с припасами, нагруженные хлебом барки на реке, лавки со всевозможными товарами (…) – вся эта масса богатств стала добычей пламени, ветер распространил пожар, а так как отсутствовали насосы и пожарники, чтобы остановить огонь, жертва, вдохновленная велением момента, совершилась, и желание отца исполнилось» (Тартаковский А. Указ. соч., с.91).
Как говорится, чьи-то «деды поджигали»… Моментальное возгорание упомянутых складов и барок полностью совпадает с описанием произошедшего в прочих документах. Архивные данные дают нам массу уточнений. Оказывается, А.Ф. Брокер был связан с семьей Ростопчина с 1790-х годов, а в 1812 г. он был назначен 3-м полицмейстером Москвы, чтобы, по словам самого Ростопчина, «иметь кого-либо надежного». П.И. Вороненко – оказался квартальным надзирателем. Имена этой ОПГ нам теперь известны (Там же).
В 1836 году бывший адъютант М.И. Кутузова, А.И. Михайловский-Данилевский собирал материалы для составления описания войны 1812 года. Именно ему упомянутый Вороненко прислал записку, где среди прочего значилось: «2 сентября (по старому стилю, прим. мое – Е.П.) в 5 часов полуночи он же (Ростопчин, прим. мое – Е.П.) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного Холма и Симонова Монастыря, и в случае внезапного вступления неприятельских войск, стараться истреблять все огнем, что мною исполнено было в разных местах по мере возможности в виду неприятеля до 10 часов вечера (…)» (Там же; проверено мною по: РГВИА, ф. ВУА, д.3465, ч. 11, л. 203-207).
Прочие архивные документы открывают нам имена сообщников – среди них: следственный пристав, московский сыщик Г. Яковлев, частный пристав Арбатской части М.М. Щерба, частный пристав Городской части и другие чиновники (Современник. 1859, № 5, с. 79-80; Русский архив. 1864, 2-е изд. М., 1866, с. 702, 753; Тартаковский А. Указ. соч., с.91).
Утром при выезде из Москвы сам Ростопчин сказал сыну Сергею: «Посмотри хорошо на этот город, ты видишь его в последний раз, еще несколько часов, и Москвы больше не будет – только пепел и прах» (Тартаковский А. Указ. соч., с.91).
Еще один документ. В 8 часов утра 14 сентября Ростопчин написал письмо жене со словами: «Когда ты получишь это письмо, Москва будет превращена в пепел…» (Там же).
Да, не зря Екатерина II называла Ростопчина «сумасшедшим Федькой»: она его держала за придворного шута, но кто бы мог подумать, что в мае 1812 года другой не сильно психически адекватный человек (ее внук) назначит сумасшедшего генерал-губернатором Москвы!?
Но не один Ростопчин занялся истреблением города. Сам главнокомандующий русской армией (вернее, тем немногим, что от нее осталось после поражения при Бородине) М.И. Кутузов еще утром 14 сентября сам приказал сжечь склады и магазины с продовольствием и частью боеприпасов (Попов А.Н. Французы в Москве. М., 1876, с. 106; Троицкий Н.А. Указ. соч., с. 219).
Кроме того, независимо от Ростопчина Кутузов приказал вывести из города и противопожарные инструменты! А ведь он прекрасно понимал, что оставляет в городе многие тысячи беспомощных русских раненых (не говоря уже о московских жителях: детях, женщинах, стариках). Москва в ту пору была по большей части деревянной: поджечь в одном месте и увезти пожарные трубы – означало ее уничтожить! Градоначальник (а также прочие чиновники, дворяне, «общественность») даже не подумали о том, чтобы вывезти из подожженной Москвы детей из Воспитательного дома! По счастью, их, часто ценою собственной жизни, спасли солдаты Наполеона и некоторые оставшиеся воспитатели! Многим детям были даны имена французских маршалов и генералов (которые они носили всю жизнь).
Добавлю: Кутузов нашел местечко в карете для своей малолетней любовницы, а Ростопчин – для денежных сбережений, масштабных портретов жены и Павла I.
Во время бегства из города Кутузов приказал начальнику арьергарда М.А. Милорадовичу передать французам записку (подписана дежурным генералом П.С. Кайсаровым), адресованную начальнику Главного штаба Наполеона маршалу Л.А. Бертье. Этот документ доставил неприятельской стороне (передал И. Мюрату, который был в авангарде) ротмистр Ф.В. Акинфов (в будущем – генерал и декабрист). Ее текст: «Раненые, остающиеся в Москве, поручаются человеколюбию французских войск» (Троицкий Н.А. Указ соч., с. 221).
Это верх низости и подлости: поджечь город – и просить о сохранение жизней раненых! «По-моему, здесь налицо верх цинизма, не только воинское преступление, но и (по современной терминологии) преступление против человечности» – справедливо заключает доктор исторических наук Н.А. Троицкий (Там же).
Генерал А.П. Ермолов записал: «Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля. С негодованием смотрели на это войска». Н.Н. Раевский свидетельствовал: «Раненых всех бросили» (Там же, с. 220-221).
Очевидец событий, знаменитый военный теоретик и историк (находившийся в 1812 г. при русском штабе) Карл Клаузевиц, который не просто наблюдал происходившее при бегстве русской армии и жителей из Москвы, но внимательно анализировал происходящее и общался со всеми высшими должностными лицами, свидетельствует (подчеркну – в личном письме с фронта): «Когда мы проходили, улицы были полны тяжело ранеными. Страшно подумать, что большая часть их – свыше 26 000 человек – сгорела» (Клаузевиц К. 1812 год. М., 1937, с. 214).