что стало с ибрагимом в угрюм реке
Что стало с ибрагимом в угрюм реке
Спору нет, в Сибири прошла жизнь не одного горца. Туда в царское время ссылали за всякое неповиновение властям. И не одна буйная голова нашла приют на золотых приисках или на Колыме, в той самой бескрайней Сибири.
В том же 2005 году появилась возможность удовлетворить мое писательское любопытство, когда был организован ‘Поезд дружбы’ от Сахалина до Балтики. Первым из журналистов республики я записался в экспедицию и не прогадал. После каждой остановки в городах Сибири, таких как Красноярск, Иркутск, Новосибирск, я интересовался историей фильма и судьбами чеченцев, которые оказались на Ленских и Ангарских золотых приисках. Нашел станцию ‘Зима’, где в ссылке побывала семья знаменитого абрека Зелимхана. Слушал рассказ, как в Северный лагерь было доставлено 100 чеченских мулл, сосланных на каторгу. Начальник лагеря дал указание на их глазах прирезать свиней и накормить исхудалых арестантов мясом. Но все сто мулл, как один, отказались от еды и в течении недели один за другим умерли.
Что примечательно, разгадал эту загадку не я, а мой троюродный брат, врач по профессии, Хасмагомед Безиев. Он тоже, вот уже много лет, как и я, идет по следу шейхов Митаевых. Собирает фотографии, рассказы и документальные свидетельства, устно переданные из поколения в поколение об этих святых. Хасмагомед собрал колоссальный полевой материал даже на три романа. Главное, он знает имена современников 1овды и Али Митаевых, их близких друзей, семейные узы.
В первом случае речь идет о том, как Исмаил Джамбеков стал телохранителем самого Вячеслава Шишкова и вместе с ним верхом объездил таежный край. Второй рассказ о ночном налете на Цацан-юрт головорезов царского генерала Якова Петровича Бакланова.
Так и попал Исмаил Джамбеков на золотые прииски. Тут познакомился с инженером, исследователем Сибири, а потом и писателем Вячеславом Шишковым.
Отбыл свои десять лет каторжных работ, будучи телохранителем купца Прохора Громова, как он пишет в романе, скорее всего, самого инженера Вячеслава Шишкова. По прибытии домой царская охранка установила за ним тайную слежку. Так как писатель проводил своего друга с большими почестями, подарив ему несколько золотых слитков. Зная, что ему не будет покоя, он пришел к шейху Баматгирей-Хаджи. Но прежде еще два года жил в Цацан-юрте. Он был из тейпа ширди. Впервые на Кавказе Исмаил соорудил сибирскую баню из сруба бука.
Шейху очень понравился трудолюбивый и не знающий уныния парень. Часто он рассказывал Митаеву, как добывается золото, какое огромное государство у русского царя. Как он через дебри сибирской тайги пробирался с исследователем и инженером до далеких тунгусских стойбищ. О нравах сибирских казаков, русских и других народностях, с кем приводилось встретиться. А однажды этого бывалого человека вопрос шейха застал врасплох. 1овда спросил у Исмаила:
− А с золотом, что ты привез, что будем делать?
− Пустим на свои нужды,− после небольшого замешательства ответил он. Все же от вопроса не удержался:
− Ради Аллаха скажи,1овда,откуда узнал? Я про золото никому не говорил.
Шейх рассмеялся над его наивностью и ответил:
− Исмаил,какой из меня шейх и эвлия,если я не буду знать даже про золото своего друга.
Исмаил понял свою оплошность и на второй день съедил с кучером шейха Замой в Цацан-юрт и достал из тайника 16 килограммов золотых слитков.Это был личный подарок Исмаилу от писателя Шишкова.
Потом Исмаил, действительно, пустил свой капитал на нужды мюридов: построили ручную лесопилку, черепичный завод и первым делом купил в подарок шейху новый фаэтон: Разумеется, от дохода предприятий у Исмаила была своя особая рента. И до конца своих дней Джамбеков оставался верным дому шейхов Митаевых:
У Исмаила были две дочери. Оба дожили до глубокой старости и рассказывали интересные вещи из жизни своего замечательного отца. Его приключений в Сибири и рядом с шейхом хватило бы на несколько жизней.
Это Исмаил Высокий привез в Калугу к шейху дочь Циолковского Татьяну, которая проводила парад аэропланов летом 1912 года в подмосковном Тушино. Маленький самолетик никак не заводился. Парад летательных аппаратов был на грани провала. Пилот старался завести, но у него ничего не получалось. Юная красавица беспомощно бегала от пилота к директору аэростадиона. Публика требовала возврата денег. Тогда и вызвался помочь девушке горец, случайно оказавшийся здесь.
− Зачем ты, Исмаил, вмешался в эту историю, − сказал Баматгирей-Хаджи, когда Татьяна сходу бросила под его ноги свой белый шарф и попросила помочь своим провидением завести самолет.
Шейх понял, что Исмаил уже успел рассказать ей о горских традициях. Теперь нельзя было отказать ее просьбе и 1овда поехал вместе с ними на место. Обошел планер, читая молитвы, и сказал:
− Исмаил, скажи пилоту, пусть теперь заведет.
Вскоре заурчал мотор, и маленький самолетик взмыл вверх. Позже дочь Циолковского пригласила Исмаила со своим волшебным стариком в гости. Конечно, калужские градоначальники, да и сам Сергей Дмитриевич Горчаков − губернатор Калуги, не раз приглашал Баматгирея-Хаджи на разные торжества. Так они вместе с другими шейхами прожили годы ссылки, будучи вольно-поселенными в доме купца Домогацкого. Этот дом в 1989 году мы сняли на видеокассету. Он был из сруба, но хорошо сохранился..13 сентября 1914 года 1овда ушел в иной мир. Тяжелые дни настали для Исмаила Высокого. С помощью второго Исмаила (а тот имел прозвище − Низкий из-за своего маленького роста и был из селения Гелдагана) они доставили тело шейха до станции Аргун. Как и было обещано Митаеву царем Николаем Вторым, для этого был выделен спецвагон.
Исмаила часто видели и в обществе шейха Али Митаева. Он последнему рассказывал, как в сложных ситуациях поступал его отец, какие молитвы он читал. Когда настали времена революций и потрясений, Исмаил Высокий предавался молитвам, стал набожным человеком. Из его золотых запасов давно уже ничего не осталось. Однако у него были скопленные капиталы от доходов мануфактуры. Он еще мог себя прокормить. Любил перекупать скакунов на базаре, да и в доме, в хозяйстве тоже была скотина. Но уже не было того статного, веселого Исмаила:
Когда в апреле 1919 года над Цацан-юртом нависли грозовые тучи Деникинского нашествия, Исмаил Высокий ходил обеспокоенным. Достал свою старую винтовку − пятизарядку австрийского производства.Только у него и знаменитого абрека Зелимхана были такие ружья, наточил свой длинный дедовский кинжал. Войска генерала Ляхова окружили Цацан-юрт. Старика Исмаила о видели на разных участках боя. Из-за укрытия уложит пять − шесть офицеров, внесет сумятицу в строй нападающих − и в другой конец села. И опять на мушку брал офицеров. Так и прошел для него этот тяжелый день.
Малость ошибся автор романа ‘Угрюм-река’ Вячеслав Шишков. Его любимый герой Ибрагим погиб не от пули, как в фильме, а от вражеской сабли. Но его любимая горная река Хул-Хулау в то утро была угрюмой. В двух лентах-патронташах Исмаила, перекинутых накрест через плечи не было ни одного патрона. Винтовка была при нем, а в правой руке так и остался зажатым остро наточенный дедовский кинжал.
Вячеслав Шишков — Угрюм-река:
Краткое содержание
Часть 1
Сибирь, таежная заимка купцов Громовых, 1898 год. Глава рода – Данила Прохорыч Громов, торговец пушниной. Помощник – сын Петр (с женой, безответной Марьей Кирилловной). Есть 17-летний внук Прохор, высокий чернокудрый, статный парень, гимназист.
Умирая, Данила признается сыну, что в молодости был душегуб. Кровавое золото – под сосной у болота. Пусть пойдет на храм и помин его души. Петр бежит рыть клад. И посылает исключенного за драку сына на Угрюм-реку. Разведать, чем там можно поживиться. Телохранителем к нему берут преданного, как собака, черкеса Ибрагима, каторжника.
Хозяин всему, Петр Данилыч празднует именины жены. Среди гостей – 21-летняя красавица Анфиса Петровна Козырева, высокая, с большими милыми кроткими глазами, льняными волосами, бывшая горничная старого Данилы. Двух недель не побыла она замужем, как вахмистр Дегтярев вдруг скончался. Петр Данилыч без ума от Анфисы.
Село Почуйское, последняя остановка перед Угрюм-рекой. Местному попу ясно: едет Прошка тунгусов грабить. Слепец-прорицатель изрек о нем: «Начало хорошее, середка кипучая, а конец – оеей!»
Плавучая ярмарка. Купец Груздев учит Прошку, как дела вести. Прошка хвастается: буду миллионщиком! Груздев ему и невесту присоветовал: купеческую дочку Ниночку Куприянову из Крайска.
Деревня Подволочная, Угрюм-река. Прошка впервые влюбляется в бойкую хозяйскую дочку Таню. Местные парни бьют его – Ибрагим режет обидчиков. Оба спешно отплывают. Лодкой правит проводник Фарков. Он рассказывает о мертвой шаманке-красавице Синильге, рожденной от огненного змея. «Река бедовая, свирепая… уж Бог создал ее так. Она все равно, как человечья жизнь: поди пойми ее. Поэтому называется: Угрюм-река. Точь-в-точь как жизнь людская».
Петр Данилыч строит Анфисе новый дом. В церковь тоже отнес, как отец просил. Приказчик Громова Илья Сохатых набивается Анфисе в женихи. Сам ну «чисто овечья смерть»: рыжий, рябой, курносый, зато – городской.
Местный торгаш Аганес Агабабыч отваживает Прохора от Угрюм-реки. Мол, нет тут ничего, и народ плохой. Сам он поднялся на труде политических каторжников. Прошка хочет дело по-другому вести. Честно.
Безлюдье, дичь. Для Ибрагима Петр Данилыч – шайтан, а не отец. Старый тунгус Сунгалов ободряет путников: «Река – что жизнь». Не кляни ее – и выведет. Лодка во льдах. Пробились – попали в речной порог, «ад», едва остались живы. Запасы еды на исходе. Прохор ведет дневник.
Село Медведево, дом Громовых. Марья Кирилловна молится за сына. Петру Данилычу и то не по себе. Анфисе приходит на ум «милый мальчик».
Часть 2
Анфиса гадает о судьбе парня, его мать после молитв идет к шаману (тот обнадеживает: он «жив», а черкес «сдох»). К старцам Анании и Назарию идет Петр Данилыч.
В бурю, когда Ибрагим занес кинжал над Прошкой, к ним вышли якуты. Так и спаслись. Прибыли в Крайск. Первым делом – к 55-летнему купцу Якову Назарычу Куприянову, грузному, рыжему, в перстнях. У него сероглазая дочка-гимназистка. «Русская красавица». Та самая Ниночка. Куприянов помнит Данилу. Прохор – в него. А Петр – так себе делец, и бабник. Прохор хорохорится: «Про меня все услышат! Деньги – сила!» Он берет у Куприянова деньжат, торгует по деревням.
Масленица. Прохор дома. Бабка Клюка, поверенная Анфисы, советует ему: люб ты ей! женись! И «отца отвадишь». Но у Прохора мысли о другом: учиться. Он просит уроков у политического ссыльного Шапошникова. Прохор хочет быть хорошим. Но «орлом». И «без социализма».
Петр Данилыч искушает Анфису богатой жизнью. А она хочет остаться «чистой, верной» Прохору. На Пасху в храме она по обычаю целует Прохора.
У Громовых скандал. Прохор идет с ней «ругаться». «Любит», – признает парень. Анфиса уверяет, что не подпускала к себе ни Петра, ни Сохатых. «Я чиста». Ночью, под уханье филина, они тайком встречаются. Прохор – весь в ее власти. «Никому тебя не отдам!» Он возражает: «Отец меня убьет». «Ты сам убьешь себя… И меня убьешь…» Мрачный Петр Данилыч дает сыну неделю на сборы. Пора на Угрюм-реку. А через год – свадьба. С Ниной.
Часть 3
Осень. «Резиденция Громово». «Здравствуй, Угрюм-река! Я твой хозяин!» А для тыла нужна женщина в дом. Мать не поедет. С Анфисой – «невыгодно и страшно». Ниночка – вот кто ему нужен. Впрочем, в дневнике его вскоре появляется запись о тунгуске Джагде, Нине и – Анфисе. Ему бы троих…Тунгусы довольны ценами Прохора. На складе – горы пушнины. Прохор отсылает прибыль отцу, просит товаров.
Село Медведево. Шапошников под чарами Анфисы. И ангел, и черт в ней. Петр Данилыч и пристав хотят развестись, чтоб жениться на Анфисе. Петр от досады лупит бедную жену. Та готова уйти в монастырь. Ибрагим угрожает Анфисе кинжалом. Анфисе и самой тошно за Петра идти. Она отказывает ему.
Нина зовет Прохора ехать в Москву через всю Россию – он соглашается. На велосипедной прогулке Прохор жадно целует девушку. Она обижается. В пути Прохор обходит заводы, доменные печи, беседует с инженерами. А Нина любуется природой и смотрит, как живут рабочие. Люди тянутся к щедрому фабриканту с Угрюм-реки с женой-ангелом. Приходит молодой инженер Протасов, смуглый, приятный, черноглазый. Хочется ему в дело с нуля.
Инженер Протасов куда ближе Нине, но тянет ее и к Прохору. Прохор думает о Нине: может, тянет его к ней капитал Якова Назарыча? Ну уж нет. Нина, «ландыш», та, что нужна ему, «кедру».
На Нижегородской ярмарке у Прохора интрижка с «графиней Замойской». Нина прощает парня. Дело к свадьбе. Громовы рады. Куприянов дает за дочкой больше 200 тысяч и прииск. Прохору «маловато». Ведь столько дел предстоит!
Анфиса угрожает Прохору разоблачением дел деда Данилы. Есть у нее шкатулка с бумагой, а в ней – список жертв деда. Надо ее прокурору отдать. Тогда репутация Громовых рухнет. Станет ясен и самооговор Ибрагима.
Шапошников просит Анфису выйти за него, обещает безбедную жизнь. А Анфиса в ответ просит вместе травиться. Петр Данилыч готов на все ради ее любви. Она требует все «движимое и недвижимое». Прохору она ставит ультиматум: или свадьба с ней, или – к прокурору. Прохор кидается в драку за шкатулку. Бесполезно. Анфиса едет к прокурору. Прохор нагоняет ее. Сулит все деньги Громовых, свадьбу с отцом. Ей этого не надо. Тогда он вынужден пообещать, что свадьбы с Ниной не будет. Анфиса поворачивает назад.
Прохор в отчаянии вопрошает отца: что делать? Тот отвечает, что Анфиса согласна выйти за него. И врет, что Анфиса беременна от него. Прохор сбит с толку. Вот стерва! Двоими крутит! «Я ее люблю и не люблю!»
Той же ночью, в ужасную грозу, Анфиса убита выстрелом в висок. У следователя трое подозреваемых: Прохор, Шапошников, Ибрагим. Пока шли следственные действия, дом Анфисы сгорел. В огне нашли два трупа – ее и неизвестного. Теперь чья пуля – не установить. И Шапошников пропал. Петр Данилыч в параличе. Внезапно умирает Марья Кирилловна. «Таков скрытый путь жизни человека». Илья Сохатых «стреляется» на пепелище Анфисиного дома. Без вреда для здоровья.
Зал городского суда. Прохор «топит» Ибрагима. Черкес орет ему: «Врешь, собака!» Прокурор Стращалов винит Прохора. Мол, сгорел какой-то подкупленный «дурак». В итоге Громов оправдан, Ибрагим – осужден. Все дело стоило Прохору 15 тысяч.
Часть 4
Прошло несколько лет. «Прохор Громов не тот, и Угрюм-река – не та». Его рабочий кабинет на холме, в башне «Гляди в оба». По виду она как Эйфелева. У него 5 предприятий. Рядом – ручной волк Люпус. Есть 2 любовницы, Стеша и Груня (раньше была Наденька, но он ее, изменницу, сплавил приставу). Вместо Нининой иконы на полке – филин. Его правая рука – Протасов. Есть еще мистер Кук, влюбленный в Нину. Ее свадьбе с Прохором 10 лет, есть дочка Верочка. Жена для него «монашка». Тратит свой капитал (10 тысяч) на благотворительность.
На предприятиях неспокойно: рабочие хотят прибавки и перемен в скотских условиях жизни. Громов отказывается идти на уступки. Не время. «Я – с башни», а они черви. Мораль – слюнтяйство. А за свои «грехи» он готов каяться. Но потом.
Прохора годами шантажирует компроматом пристав, фальшивомонетчик и налетчик из Медведево. Через него Прохор нашел поджигателя (бродягу) дома Козыревой. Прохор теряет терпение и добывает улики против шантажиста. У него на руках – протокол с фиксацией афер.
Часть 5
Прохор в Питере. Покупает турбину. Теперь у него золотой прииск, добытый за взятку. Забастовка неизбежна. Прохор телеграфирует: этих – уволить, набрать других.
Заголовок в газете: «Сибирский богач Прохор Громов убит!» На самом деле, затея с газетой исходит от Прохора. Вернувшись, он просит у Нины ее отцовское наследство. Но эта «дура» начинает строить домики рабочим. И больницу. Протасов знакомится с Шапошниковым. Братом беглого ссыльного. Оба – на одно лицо. Оба – чучельщики. Он уверяет, что его брат – сгорел.
Прохор требует у пристава бумагу из Анфисиной шкатулки, все, что есть против него. Иначе – суд. Тот отдает 3 бумаги. Первая – список убиенных. Вторая – заключение врача, что Петр Данилыч здоров и упечен сыном в психушку. Третья – письмо прокурора Стращалова (теперь уже ссыльного, его взяли за социализм) на имя министра с обвинением Прохора в убийстве. Громов сжигает все.
Часть 6
Пожар в вотчине Громова. Протасов ставит ультиматум: реформы за помощь. Прохор дает согласие. Опасность миновала – он берет свое слово обратно. Протасов увольняется. Инициативой Прохора идут слухи о его чуть ли не банкротстве. Взволнованные кредиторы, стремясь получить хоть что-то, берут с «каждого рубля по 25 копеек». Громов остается в выигрыше.
Рабочие бастуют. Нина умоляет Протасова вернуться. Протасов возвращается к аресту стачечного комитета. Люди идут к жалобой к прокурору. Громов провоцирует расстрел рабочих. Потом ужасается содеянному. И тайком бежит из дома. Все дела – на жену и Протасова. Инженер берется за «реформы». Прохор ищет ответов у старцев Анании и Назария. Его они «спасти» не могут. Его мучают воспоминания. О ней, Анфисе.
Часть 7
Громов возвращается домой. Сытые морды рабочих его раздражают. Он заказывает поджог новеньких бараков Нины для рабочих.
На торжестве в честь 10-летнего юбилея Прохор начинает «каяться». Но заводит речь не об Анфисе, а о тайге, которую перевернул верх дном он, «дьявол». А то ли еще будет! Лет через 10 – и миллиард, вершина башни! Его речь криком «убийца!» прерывает Петр Данилыч (Нина выхлопотала ему освобождение). Испуганный Прохор ныряет на кухню – и видит в дверях Шапошникова. Тот передает ему привет от Синильги и Анфисы.
Протасов пытается доказать Нине, что Прохор – убийца. Нине ясно, что женой прекраснодушного Протасова ей не быть. Она не хочет стать неимущей, не может пустить по миру Верочку. Да и себя.
Ибрагим сбежал с каторги. Прохор в ужасе. Он на пределе из-за противостояния с женой. Зовет ее «проституткой». Ум его мутится. Он думает: «Убил одну, убью другую». Ему страшно от таких мыслей. Он, умный, сходит с ума.
Часть 8
Привести Прохора в чувство берется дьякон Ферапонт, бывший рабочий. Они вместе пьют. Прохору мерещится Ибрагим. Ферапонт лупит его. Разозленный Громов ранит дьякона. Соборовать его приходит старец Назарий. Протасов узнает, что Назарий – отец Анфисы. Он согрешил с одной раскольницей из скита. Дьякон умирает. Нина понимает, что невменяемость – в интересах Прохора. И Петр Данилыч «за» дурдом для сына. Там хорошо: «Я сидел – я знаю». Для Громова мир расколот: он – и они: Нина, Протасов, поп Александр, черкес, рабочие.
Нина пересматривает свои взгляды. Прохор был прав: она дура! Пустить по миру собственных детей! Больница пусть недостроенная стоит. Протасов тоже хорош – чуть не разорил. То ли дело преданный мистер Кук.
Все узнают, что Прохор пошел на башню. Внутренний голос нашептывает ему, чтоб сбросился вниз. «Властелин края» спорит с ним. Нина зовет Прохора. Он кидается с высоты на родной голос. «Жизнь человека пресеклась. «А Угрюм-река – жизнь, сделав крутой поворот, прочь от скалы с пошатнувшейся башней, текла к океану времен, в беспредельность».
Развязка всех обескуражила: чем закончился сериал «Угрюм-река» на Первом канале
Накануне Первый канал показал заключительную серию масштабной исторической драмы по мотивам романа Вячеслава Шишкова «Угрюм-река». Финал, далекий от литературного первоисточника, обескуражил многих зрителей.
На протяжении двух недель зрители Первого канала с интересом наблюдали за крахом человека, которого постепенно лишают разума золото и одержимость собственным величием. Главный герой Прохор Громов из романтичного молодого человека превращается в настоящего монстра, жестокого и алчного. В единый сюжет сплелось множество линий и героев, которые представляли собой российское общество в конце XIX – начале XX века: купечество, духовенство, власть, рабочие, золотоискатели, политические ссыльные.
В финальной, 16-й серии происходят следующие события.
Нина, жена Прохора, узнает о новых и новых задолженностях, а также о том, что имущество ее супруга стремительно обесценивается. Кредиторы желают взыскать свое, условия труда на приисках оставляют желать лучшего. Нина по-прежнему надеется завладеть всем и изменить действующий на заводе порядок в лучшую сторону. Она радеет за рабочих, за образование, за нормальную жизнь. Нина намерена доказать безумие Прохора, чтобы далее вести его дела единолично. Доктор получает от нее солидную сумму и обещает содействовать в переговорах. Для того чтобы разрешить затруднения, связанные с грозящим банкротством, она едет в Петербург, и весьма успешно.
Протасов приходит в ярость, увидев на лице Нины следы побоев, но она успокаивает его. Протасов становится управляющим, но его взгляды чересчур либеральны. К тому же он решает отказаться от штрафов и немедленно начать строить новые бараки для рабочих. Последних отрывают от основного дела, и производство страдает. Нина вступает с Протасовым в спор, они ссорятся, он угрожает переманить людей к себе и открыть свое предприятие, а параллельно агитирует рабочих бастовать. Нина идет в полицию и заявляет на Протасова, как бы невзначай признаваясь, что видела у него запрещенную литературу. Полиция в ходе обыска действительно обнаруживает эти книги, и Протасова арестовывают.
Ибрагим и Прохор встречаются в лесу. Прохор требует от Андреева, чтобы тот притворился бродягой и прибился к банде Ибрагима, но его разоблачают и казнят. Прохор находит мешок с головой Андреева. Секундой позже его хватают сообщники Ибрагима. Его намерены мучительно казнить, растягивают его руки веревками, привязанными к коням. Ибрагим требует от Прохора признания в убийстве Анфисы, и тот подтверждает свою вину. После этого, немного помедлив, Ибрагим перерезает веревки и прогоняет Прохора.
Ибрагим приезжает за Варварой в монастырь, уверяет ее, что на его руках нет крови. Они уезжают вместе.
17 июня 1908 года – последняя ночь Прохора. Он сидит у костра и повторяет: «Ненавижу весь мир». Нина в это время тоже не спит, она сидит за столом, вдруг мебель начинает дрожать, а свет мигать. Прохор смотрит на ночное небо и видит яркую точку, которая приближается и увеличивается. Прямо на него падает огромный метеорит, который уничтожает все живое вокруг. Это был Тунгусский метеорит, а Угрюм-река – второе название реки Подкаменная Тунгуска.
Многих зрителей эпизод с падением метеорита поверг в недоумение. Другие, напротив, нашли этот сюжетный ход изящным. Мнения о финале, как и о сериале в целом, разделились: одни остались в восторге и с напряжением следили за новыми сериями на протяжении всех этих двух недель. Другие ругают сценарий и советуют посмотреть одноименный советский четырехсерийный фильм 1968 года, поставленный Ярополком Лапшиным. А еще лучше – прочесть роман Вячеслава Шишкова, по мотивам которого и сняты обе ленты.
Фото: Анна Митрохина, Первый канал
Вячеслав Шишков
Угрюм-река
– Как? Вы ее любили? – закричал и прокурор.
– Но несколько минут назад вы ж сами отрицали это?
– Я лгал тогда. Я смалодушничал. Но еще раз заявляю: я не убивал.
– Так кто же тогда убийца?! – ударил в лоб Прохора медвежий голос прокурора.
Прохор зажмурился и вновь открыл сумасшедшие глаза. Вся его будущая жизнь, все мечты и думы, кувыркаясь, погромыхивая железом, стремительно падали куда-то в бездну, а над бездной проплывали в тумане Нина Куприянова, инженер Протасов, Константин Фарков, Иннокентий Филатыч и еще многое множество незнаемых людей; все смеялись над ним, шипели ему в сердце, в мозг, в лицо: «Ничтожество, хвастун, дурак! Где тебе, где тебе, где тебе». И башня будущих гордых дел его, сотрясаясь, низринулась с грохотом в провалище. Нет жизни, всему настал конец. Какая-то темная, странная сила вдруг вошла в его душу, Прохор резко отмахнулся, шагнул к прокурору и, сверкая глазами, ударил себя в грудь.
– Кто-о-о? – язвительно протянул прокурор Стращалов и ухмыльнулся. – Может, Шапошников, что превратился вместе с убитой в головешку? Он?
– Может, Илья Сохатых, вооруженный вон тем игрушечным револьвером, пуля которого отскочит даже от лопаты?
– Кто же? Кто?! – Медведь поднялся на дыбы и пошел на обезумевшего Прохора. – Ну, кто?!
– Анфиса Петровна убита. Ибрагимом-Оглы.
Над Прохором взмахнули два крыла – белое и черное. Он вскрикнул и упал.
Прохора привели в чувство. После небольшого перерыва председательствующий спросил его, может ли он давать дальнейшие показания. Он сказал:
И начал с своего первого знакомства с черкесом еще там, в губернском городе. Он стал топить Ибрагима-Оглы быстрым, приподнятым голосом. Он сбивался в своих показаниях, иногда повторял одно и то же, истерически выкрикивал какую-нибудь одну и ту же фразу, терял нить речи, часто пил воду, оглядывался, куда бы присесть. Ему подали стул, и председательствующий еще раз спросил его, может ли он давать показания спокойно, не волнуясь, потому что в таком взвинченном душевном настроении подсудимый рискует впасть в ошибку, направить суд на ложный путь.
Нет, нет! Прохор просит теперь же до конца выслушать его, он чувствует себя здоровым, вполне владеет собой и будет говорить одну лишь правду.
– А если я волнуюсь, – сказал Прохор, и блуждающие с предмета на предмет глаза его покрылись слезами, – то я волнуюсь единственно потому, что мне тяжело показывать на Ибрагима: я обязан этому человеку своей жизнью, он питает ко мне большую любовь. Да, любовь. И сильную привязанность. А раз господин прокурор считает меня убийцей, то не могу же я больше укрывать Ибрагима. Я не могу укрывать разбойника. Он, по звериной глупости своей, отнял у меня самое дорогое, отнял все! Я не могу его укрывать! Не могу!!
Рот Прохора вдруг стал прям и строг, мускулы лица не дрогнут.
Ослабевший от изнеможения, жары и духоты черкес борется с дремой, стараясь понять, что говорит его джигит Прохор. А подсудимый Прохор Громов, овладев собой, показывает теперь спокойным, твердым голосом, наивно дивясь своему спокойствию и твердости. Посторонняя темная сила, которая вошла в него, все крепче овладевала его волей, и сердце Прохора превратилось в лед.
– Пардон! Есть, есть! – вдруг раздалось из полутемного угла. Это Илья Сохатых. Он сорвался с места и, роясь в карманах, подбежал петушком к судейскому столу. Кончик его носа был в крови. – Вот извольте. Вследствие моего недавнего самоубийства я совсем забыл, что этот документ при мне. Вот он. Мне его подарил для моего альбома на память наш городской телеграфист, фамилию его, вследствие личного самоубийства, я не упомнил. Эту телеграмму писал каракулями Ибрагим-Оглы, преступный убийца. К сему я больше ничего не могу добавить вследствие того, что. вообще. – И он, повиливая для пущей важности задом и локтями, пошел на место.
– Огласите бумажку, – приказал председательствующий секретарю.
И вот эти самые каракули, смыкая свой тайный круг предначертанья, прозвучали теперь так:
«Прошка приежайъ дома непорадъку коя ково надоъ убират зместа. Пышет Ибрагым Оглы. Болна нужен».
Бумажка переходит из рук в руки. В председателе и присяжных она возбуждает особый интерес. Смысл ее занимает и публику: в зале злорадный шепот и ненавистные взгляды в сторону подсудимого черкеса. Ибрагим дважды пытается заговорить, но его пока лишают слова.
Свободно передохнув, Прохор продолжает показания. Голос его звучит жестко и бесчувственно.
Ибрагим-Оглы сидел как в столбняке, разинув рот и вонзив взгляд выпученных глаз в твердокаменную спину Прохора. Он не верил ушам своим, он отказывался понимать, что говорит Прохор. Он был как под обломками внезапно рухнувшей на него громады. Губы его вздрагивали и кривились, ноздри раздувала копившаяся ярость, а желтые круги в глазах застилали свет. «Нет! Не может быть. Это не Прохор стоит там, у стола, и голос не его. Это шайтан, шайтан. »
В зале вдруг поднялся шум и злобный шепот: «Ага, врешь?! Убивец проклятый. Врешь. »
Черкес оглянулся, белки глаз его враждебно заблестели. В зале принялись водворять порядок. Черкес был удален под умолкавший нехороший шум толпы.
Выкрик Ибрагима-Оглы подстегнул Прохора бичом. Прохор почуял в угрозе черкеса явную опасность для себя и тут же решил разом покончить с ним.
Удостоверенное подлежащим начальством города Крайска телеграфное показание Якова Назарыча Куприянова оказалось для подсудимого Ибрагима-Оглы решающим. Купец Куприянов был предусмотрительно уведомлен Иннокентием Филатычем о возможном обороте дела. Письмо Иннокентия Филатыча шло из села Медведева не почтой, а с особым нарочным: так скорей и безопасней.
Хотя это новое открывшееся суду преступление не могло отягчить, за давностью срока, участь Ибрагима-Оглы, однако веское показание купца Куприянова дало суду существенный повод характеризовать черкеса как злостного, неисправимого убийцу.
Заключительная речь прокурора Стращалова была ярка по языку, мысли, неукротимому пафосу. Выгораживая Ибрагима-Оглы, он с силой обрушился на Прохора Громова. Он утверждал, что обвиняемый Громов, «этот ядовитый ползучий гад нашего времени», не только корыстный убийца, не только холодный предатель, решившийся, спасая себя, погубить верного своего слугу, но и поджигатель. (Тут с жестом протеста председатель суда позвонил в звонок.) Да, поджигатель! Кому выгоден был пожар дома убитой? Одному только Прохору Громову. Почему? Чтоб разом скрыть все вещественные улики, документы, переписку и прочее. Кто ж в самом деле устроил пожар? Ведь дом был заперт, опечатан, у дверей сидел караульный, а пожар вспыхнул внутри. Ведь не могла же сама покойница встать и поджечь себя. Нет, тут, бесспорно, была подстроена тонкая штучка.
– И вот я спрашиваю, кто ж поджигатель? И отвечаю: конечно же, не Прохор Громов лично, он, к великому сожалению, цел-невредим (звонок председателя), а вместо него погиб, опять-таки к моему сожалению, какой-то несчастный дурак, может быть, пьяница, подкупленный Прохором Громовым за горсть пятаков. Граждане заседатели! Вникните в ясный смысл изложенных мною, взывающих к отмщению фактов и по всей своей совести скажите в глаза этому кровожадному Шейлоку, этому опасному отпрыску опасного рода темных дельцов: «Да, виновен!»
И все-таки, несмотря на блестящую речь прокурора, присяжные заседатели вынесли приговор «нет, не виновен» – Прохору Громову и «да, виновен» – Ибрагиму-Оглы.
Таким образом, сын купца Прохор Петрович Громов был по суду оправдан. Это стоило ему большой душевной передряги и около пятнадцати тысяч рублей денег, оставленных при посредстве ловкого Иннокентия Филатыча в несчастном городишке.
Ибрагима взяли под стражу. Черкес уходил из зала суда прямым путем на каторгу. В каком-то умственном помрачении, скрежеща зубами, он крикнул Прохору:
– Проклятый ты чалвэк. Будь проклят.
Часть четвертая
Ты помнишь, читатель, ту бурную ночь, когда смертью погибла Анфиса? Над всею тайгою, над всем миром тогда гремела гроза, ударила молния, и в одночасье сгорела хибарка, когда-то построенная Прохором Громовым. С того подлого времени прошло несколько лет.
Угрюм-река! Была ли ты когда-нибудь в природе и есть ли на свете та земля, которую размывали твои воды? Или в допетровские седые времена выдумал тебя какой-нибудь ветхий днями сказитель жемчужных слов и, выдумав, пустил по широкому миру, чтоб ты в веках передавалась легкокрылой песнью из уст в уста, пока не забудут тебя люди?
Пусть так, пусть тебя не было вовсе на белом свете. Но вот теперь ты, Угрюм-река, получила право на свое существование, ты знаменуешь собою – Жизнь.
Вот белый парус встал на горизонте, и люди гадают с берега: куда плывет корабль. Ответ прямой: корабль придет туда, куда направит его кормчий, куда понесет зыбун-волна.
Ветер ли, парус ли белый или волна волну торопит – пролетают сроки над землей.
Прохор Громов круто повернул руль у корабля: корабль зарылся носом в берег.
Действуйте, действуйте, Прохор Петрович!
Величавая Угрюм-река у ваших ног.
Теперь на том участке, где стояла сгоревшая хибарка, раскинулась главная резиденция Прохора Петровича Громова. Своими постройками она заняла ровно четыре квадратных версты.
Вот высокий холм на берегу. Нам этот холм тоже давно знаком. С его вершины непогодливой ночью юный Прохор бросал Угрюм-реке хвастливые слова.
Теперь Прохор Громов не тот и Угрюм-река не та. Изменил лицо свое и самый холм. На его вершине башня. Ее спроектировал, по типу башни Эйфеля, инженер-американец мистер Кук. Она вся из деревянных брусьев, скрепленных железными болтами. Четыре ее лапы жесткими фермами опираются на втопленные в землю тысячепудовые камни-валуны. Сорокасаженной высотой своей башня царит над всей тайгой, десятки верст кругом доступны ее взору, и вооруженный биноклем глаз может детально рассмотреть, что создал Прохор. Во время сильных ветродуев, когда гнется и трещит тайга, вершина башни, раскачиваясь, описывает в небе круг диаметром сажени в две. Вся башня, как бы охваченная страхом рухнуть, крикливо спорит с ветром: потрескивает, скрипит, скоргочет. Она окрашена в бледно-голубой небесный цвет и носит поэтическое имя «Гляди в оба».
В среднем пролете – рабочий летний кабинет Прохора Петровича. От пяти крупных предприятий сюда идут пять телефонных проводов. Провод с золотого прииска «Достань» дал нить и в нижний этаж башни, где день и ночь дежурит караульный, двоюродный брат покойного бомбардира Вахрамеюшки, тоже старый одноногий бомбардир Федотыч. Как только намывался новый пуд золота, с прииска караульному давали знать. Он култыхал на улицу, крестился, говорил себе:
– Ощо пуд. Оказия, вот тебе Христос. Бездна бездну призывает. Пли!! – и поджигал фитиль. Стоявшая у основания башни пушка грохотала громом.
Вот ударила пушка, башня вздрогнула, Прохор тоже вздрогнул и посадил чернильную кляксу на бумагу. Он подбежал к раскрытому окну, в которое вплывали струйки тухлого порохового дыма, перегнулся в толщу высоты и безнадежно крикнул оглушенному выстрелом Федотычу:
Однако «черт» стоял, разинув рот и расшарашив ноги. Прохор схватил с подоконника горшок с цветком и швырнул прямо в голову Федотыча. Но горшок грохнулся возле самых его ног и разлетелся в соль.
– Сказывал тебе, мерзавцу, сначала дай мне сигнал, потом стреляй!
– Виноват! Прошибся! Так полагал, что вас здесь нетути.
– Иди в контору! Скажи – штраф три рубля. – И окно опустело.
Нина Яковлевна заглядывает на башню редко. Однажды она принесла сюда небольшую икону и водрузила в переднем углу, на полке. Во время урагана икона упала, завалилась за шкаф и лежит там до сих пор. Вместо иконы теперь посажен на эту полку белый филин.
Стеклянным желтым глазом филин по-мудрому следит за каждым душевным движением Прохора Петровича, но угрюмо молчит о том, что видит. Может быть, темными ночами, когда башня безмолвна, он что-нибудь и пересказывает стоящему на дыбах медвежонку, такому же мертвому, как и он сам. Может быть, может быть. Недаром люди боятся в ночное время проходить возле башни. В народе болтали, что запоздавшим путникам слышится женский рыдающий голос: то ли душа чья томится в той жуткой башне, то ли верхний ветер свистит, мчась через пролеты решетчатых ферм, иль мертвый филин лопочет свою лунную сказку. Всяко болтали.
Инженер Протасов, прослышав про глупые бредни, не раз и не два хаживал мимо той башни в самый треклятый полуночный час. Даже однажды пошел с Ниной Яковлевной; она боялась, дрожала, никла к нему: башня стояла вдали от строений, среди тайги. И – вдруг, вот оно. зарыдало, забулькало. Инженер Протасов прислушался, захохотал, погрозил тьме пальцем и, шагнув к двери, распахнул сторожку. Оттуда несся надсадистый свист, храп и треск спящего бомбардира Федотыча.
– Вот так рушатся легенды, – иронически сказал инженер Протасов, и они пошли с хозяйкой обратно.
– Вы все шутите? Эх вы, скептик. Да разве плохо верить во все тайное? В иллюзию, в сказку, в таинственный мир. Ведь это же, в сущности, самое поэтическое, может быть, самое главное в жизни.
– Самое главное – сама жизнь. А в жизни – человек. Я верю в ум, в разум: я рационалист, вы же вся в предрассудках. Нина Яковлевна! Доколе? – Он загородил ей дорогу и, трагически подняв брови, с осторожной усмешкой глядел ей в лицо. – Ведь вы ж образованная, умная.
– Позвольте, позвольте. – Она поспешно влекла его обратно, к дому. – Разве вы не читали, скажем, француза Шарля Рише?
– Позвольте! Но ведь их целая плеяда ученых.
– Позвольте, вы меня начинаете злить, Андрей Андреич.
– Не верю, Нина Яковлевна, не верю! Для меня палец есть палец. Все остальное – простите – абсурд, химера, миф.
Так они раздражали друг друга в отсутствие Прохора Петровича: в то время он пребывал за границей – в Германии, в Бельгии. Теперь же. Прохор Петрович дома.
Он снял с бумаги чернильную кляксу и, брюзжа на Федотыча, вынул из правого ящика записную, в красном атласе, тетрадь: «Золотой реестр». Занес туда строчку о новом пуде намытого золота, подытожил добычу за полгода – сто сорок три пуда, с шумом встал и – руки в карманы – взад-вперед по кабинету. Волк поднял голову с вытянутых лап, прищурился на Прохора и, разинув зубастую пасть, сладко позевнул. Большая трубка во рту Прохора дымила мерзко.
Вот один, вот другой телефонный звонок:
– Алло! Ну, да. Стойте, стойте! Возьму карандаш. Диктуйте. Муки ржаной сорок пять тысяч пудов. Ох, уж эта мне мука! Дальше! Круп гречневых четыре тысячи пудов. Дальше. Проса. Сколько проса? Так, есть. Крупчатки? Десять тысяч пудов. Дальше!
Он составил целый список, схватился за трубку другого телефона:
– Ну? Слушаю. Что? Обвалилась? Убитых нет? Что? Сколько? Тьфу, черт. Семейный? Нет? Ну, черт с ним! Составьте протокол. Урядника с докладом сюда. Что? Мне некогда. – Он швырнул трубку и схватился за третью:
– Контора? Примите две телеграммы! Томск. Кухтерину. Копия отделению торгового дома Громова. Выслать твердый счет: муки ржаной сорок пять тысяч пудов, крупчатки десять тысяч пудов. Записали? Дальше! – Он диктовал длинный перечень необходимых на два месяца продуктов – четыре телефона беспрерывно звонят вовсю, он морщится, снимает с них трубки, приказывает конторе: – Стоимость точно подытожить, через полчаса копию ко мне.
Берет домашний телефон:
– Нина, ты? Что нужно? Обедать не буду. Некогда. Пришли коньяку, икры, кусок телятины. Протасова нет?
Вешает трубку, берет другой телефон:
– Инженер Кук здесь? Ага. Здравствуйте, мистер Кук! Ну что ж, проект мельницы готов? Приезжайте с проектом ровно в четыре. Мы же переплачиваем на муке чертову уйму денег. Постройку двинуть немедленно. Развернуть вовсю. Ну ладно. Жду!
Назойливо, беспрерывно звонит звонок. Прохор берет трубку.
– Алло! Кто? Протасов, вы? Что? Вода заливает шахты? Немедленно снять рабочих с котлованов, мобилизовать копалей и лесорубов. Всех на водоотлив! Что? Завтра воскресенье? Работы не прерывать. Строжайше приказываю считать праздник буднями! Обещать водки. Уряднику и стражникам внушить, чтоб переписывали недовольных. Горлопанов, смутьянов – к расчету. Протасов, слышите? Если вода зальет шахты, вы будете в ответе. Что? Не можете ручаться? До свиданья!
В таких напряженных переговорах проходит весь рабочий день. Прохор нервничает, теряет голос, злится на волка, что тот ни в чем не может ему помочь. Впрочем, Прохор Петрович любит работать один.
Ровно в четыре волк вскочил, заворчал и, рысью, – к двери: кто-то подымался по лестнице.
– Здравствуйте, мистер Кук, – шагнул Прохор Петрович навстречу высокому, бритому, с открытым лицом человеку. – Ну, как?
– Вот проект, – сказал тот сквозь зубы, мусоля тонкими прямыми губами кончик сигары. – Расчеты проверены, но. – Американец двумя вытянутыми пальцами, как щипцами, выхватил из зубов сигару и очертил ею в воздухе замкнутый эллипс. – Но я полагал бы, прежде чем подписать проект, надо собирать технический совещаний.
– Ерунда, – сказал Прохор Петрович. – Садитесь, разверните проект. Мельница моя, и техническое совещание – это я.
– Без всяких «но», мистер Кук. Фасад, разрез, план. Так, понимаю. Слушайте, зачем вы так раздраконили? Картина это, что ли? Достаточно в карандаше.
– От ненужностей надо отвыкать. На какую глубину опустили вы бутовую кладку? На сажень? Много. Хватит на два аршина. Я грунт знаю.
– Простите, мистер Громофф. Но ведь грунт грунту рознь. Надо очшень бояться грунтовых вод.
– Ерунда! – вновь сказал Прохор Петрович. – Грунтовые воды мы перехватим шпунтовой перемычкой. Будет вдвое дешевле. – Он достал готовальню, раздвинул циркуль по масштабу и, отметив на чертеже точку, провел по бутовой кладке синим карандашом черту. – Вот граница бута. Стены тоже надо уменьшить. Внизу – три с половиной кирпича, согласен, а верхний этаж – два кирпича.
– Но. простите. нагрузка.
– Нагрузка? А на кой черт вы ставите железные двутавровые балки, когда у нас в тайге сколько угодно лиственницы? Да она покрепче вашего железа. Долой, долой. – Прохор поставил на чертеже против балок красным карандашом нотабене.
Американец учтиво поморщился, перекинул языком сигару в левый угол рта, сказал:
– Вот, машины. – и развернул чертежи котла и механизмов.
– Ну, тут я пас. В этом деле я ни бе, ни ме. «Быть посему», как пишут цари. Согласен. Давайте смету. Сколько?
– Семьдесят одна тысяча пятьсот тридцать девять рублей восемьдесят одна с половиною копейка.
Мистер Кук выговаривал эти цифры очень отчетливым, торжественно-холодным тоном, смакуя звук собственного голоса. Волк, прислушиваясь к его речи, наклонял голову вправо-влево и, как заяц, поводил ушами. Мистер Кук, большой любитель русских пословиц (он всегда жестоко их перевирал), скользом взглянув на зверя, почему-то вспомнил: «Волка накормишь, а он опять на башню влез. » Очшень харашшо.
– Сколько, сколько копеек?
– Что? Восемьдесят одна с половиною копейка.
– С половиною? Довольно точно. – Прохор Петрович подъехал со стулом вплотную к мистеру Куку и крепко положил на его плечо кисть правой своей руки. – Пятьдесят тысяч! И ни копейки больше.
– Нет, нет! – брезгливо дернул плечом мистер Кук. – Семьдесят одна тысяча. Ну, правда, приняв во внимание ваши поправки, можно надеяться, что.
– Ради Бога, не тяните. Пятьдесят тысяч. Пейте.
Он налил себе и гостю по чайному стакану коньяку.
– Техническое совещание, мистер Кук, закончено. Ваше здоровье!
Мистер Кук с башни спустился благополучно. Далее ноги стали носить его куда попало. Наконец он укрепился среди дороги, немного покачался и усилием воли принудил себя идти четко, прямо, как по струнке.
Прохор Петрович бросил волку кусок телятины. Тот щелкнул зубами и, не жевавши, проглотил.
До позднего вечера работали телефонные звонки. Прохор выслушивал, давал распоряжения, проверял счета, заносил в книги приходы и расходы, принимал гонцов, докладчиков. Белая рубаха стала на спине мокрой; он целую четверть выпил клюквенного морсу и выкурил кисет махорки. В напряженнейшей работе он не заметил, как мчалось время. Уже давно смолкли гудки его заводов, рабочий люд давно отужинал и завалился спать по своим убогим землянкам, баракам, а то и просто под открытым небом, в шалашах из хвои. А Прохор Петрович все еще сидит. Все частицы его мозга, получив зарядку мысли, не скоро еще придут в покой, но тело устало, просило отдыха. Он прошелся по кабинету, вздрогнул от визга волка, которому он наступил на хвост, зажег электрическую лампочку, с утомлением упал в мягкое кресло и закрыл глаза. Уснуть бы, забыться бы минуты на три. Но пред смеженными глазами проносились цифры, записи, цифры, векселя, чьи-то оскаленные смехом зубы, взмахи рук, пробы золотоносных песков, бабьи улыбчивые рты, опять бесконечная вереница цифр, чертежи, детали машин. А в ушах неумолкаемо звенели давно замолкшие телефонные звонки. И не было забвенья.
Он провел концами пальцев по опущенным векам и открыл глаза. Перед ним стоял волк, тыкался мордой в его колени, повизгивал.
Прохор Петрович подошел к раскрытому широкому окну. Виден был освещенный его дом. Возле подъезда таратайка инженера Протасова. По Угрюм-реке дымил далекий пароход; на буксире – баржа с железом. Даль застилалась сумерками. Тайга за рекой темнела. На пристани суетился народ, горело электричество, с дебаркадера кричали в рупор:
– Эй, на пароходе! Становь баржу на якорь.
Всюду лаяли сторожевые псы. Караульные возле складов забрякали в железные доски. Где-то сдержанно пиликала гармошка.
– Барин, вот вам барыня прислала пальто.
Прохор оглянулся. Черненькая шустрая горничная Настя улыбалась всем лицом.
– Я и без того весь потный, – сказал он, хотел по привычке выругаться, но, передумав, быстро облапил Настю, стал целовать ее в захохотавший влажный рот. Настя закрыла глаза, не сопротивлялась. Волк отошел на почтительное расстояние, втягивал ноздрями воздух и пофыркивал, скаля в легкой улыбке зубы.
– Напрасно барыня посылает тебя ко мне на башню так поздно. Дура твоя барыня. Могла бы казачка прислать.
Настя оправила волосы, сказала:
– Очень даже верно. Вы известный шарлатан насчет дамских сердцов.
– Что? Ты откуда слышала это слово? Пошла вон! – топнул он и раскатился громким смехом вслед убежавшей горничной.
Он надел белый картуз, накинул на шею волка парфорс, вложил ему в пасть нагайку и стал спускаться с башни.
Внизу старый Федотыч стоял на коленях пред Прохором:
– Христом-Богом молю, прости, не штрафуй!
Волк обнюхивал вытянутую по земле деревянную ногу старика.
– Нет! – крикнул Прохор Петрович и подергал картуз за козырь вверх и вниз. – Вам, чертям, только потачку дай.
Дома он застал инженера Протасова.
– Одолевает. Я за вами, Прохор Петрович.
– Но он же не обедал, – взмолила Нина. – Прохор, садись. Настя, подавай пельмени. Живо!
Прохор Петрович взял с тарелки два куска черного хлеба, густо намазал горчицей, круто посолил, сложил как бутерброд и сунул в карман.
Вернулся в пятом часу утра измученный, промокший – на работе он свалился со сходней в наполненный водою котлован.
Спал в кабинете до семи утра. Его разбудил волк – уперся передними лапами в диван и громко лаял хозяину в лицо. Половина восьмого волк и Прохор Петрович были на башне. Начался обычный ад рабочего дня.