что случилось с семейством моей сестры часть 2
Девочка из фильма «Сестры»: почему писательницу Горину нельзя спрашивать о кино
Сегодня каждый в нашей стране знает: Сергей Бодров — это «Брат», Данила Багров. Всенародный, любимый, тот, что воевал за справедливость. Но в том-то и фишка, что сам Сергей не считал себя актером, гораздо ближе ему была режиссура. А вообще-то он окончил исторический факультет, защитил кандидатскую диссертацию, в которой исследовал архитектуру в живописи Возрождения. И вообще, по свидетельствам тех, кто его знал, он был совсем не похож на своего героя Данилу. Сергей отличался особой интеллигентностью и мягкостью, он точно не стал бы палить во всех подряд из автомата. Снять историю о двух девочках он решил после того, как услышал рассказ своего отца, режиссера Бодрова-старшего. В рассказе, правда, фигурировали две казахские сестры, с которыми происходили удивительные события, но Сергею ничего не стоило перенести действие в российские реалии. Каких-то две недели — и вот уже готов сценарий.
Его все отговаривали снимать картину с детьми: мол, это вообще очень сложно — работать с детьми, ты только начинаешь свой путь в режиссуре, как справишься? Но Бодров уже загорелся идеей.
Как все хотели понравиться Бодрову. А Оксана и Катя — нет
На кастинг к киностудии «Ленфильм» день за днем выстраивались огромные очереди девочек. День за днем Сергей отсматривал по три сотни человек. Все девочки, конечно, очень хотели понравиться режиссеру и попасть в кино.
«Он их довел, моих девочек» Почему три сестры убили отца-тирана. Объясняет их мать
«Угрожал убийством матери и детям»
Адвокаты 19-летней Крестины, 18-летней Ангелины и 17-летней Виктории (имя младшей несовершеннолетней сестры изменено) Хачатурян на днях направили обращение уполномоченному при президенте России по правам ребенка Анне Кузнецовой. Вот выдержка из документа, оказавшегося в распоряжении «Ленты.ру».
Материалы по теме
В Москве три сестры убили отца
По данным защитников сестер Хачатурян, Ангелина и Виктория «пропускали занятия в школе, не были допущены к итоговым экзаменам; все сообщения со стороны классного руководителя Хачатуряном (отцом) игнорировались». В связи с этим адвокаты просят уполномоченного по правам ребенка «провести самостоятельную проверку по изложенным фактам, в том числе по вопросу должного реагирования органов опеки и попечительства, школьной администрации, участкового уполномоченного, инспектора по делам несовершеннолетних».
«Будет ставиться вопрос об аффекте»
Адвокаты девушек отмечают: все факты нарушений закона и общественного порядка их отцом Михаилом Хачатуряном «замалчивались из-за неформальных связей с руководством местных правоохранительных органов».
«Это могло объяснить отсутствие следов жалоб и обращений со стороны членов семьи и соседей на аморальное и противоправное поведение Хачатуряна. Тем не менее есть документы и свидетели, подтверждающие обращения матери и ее родственников в кризисные центры за помощью», — говорится в письме.
«Им предстоит психолого-психиатрическая экспертиза, в том числе будет ставиться вопрос об аффекте, для полноценного исследования важно оградить девочек от постоянного стресса, с которым, безусловно, связано длительное пребывание в условиях следственного изолятора», — говорится в обращении.
Младшая из сестер Хачатурян готова лично рассказать уполномоченному по правам ребенка об условиях их жизни, «особенностях» воспитания, фактах растления и насилия со стороны отца и обстоятельствах преступления, в котором они обвиняются. В связи с этим адвокаты просят Кузнецову посетить их подзащитную в СИЗО.
«О любви не может быть и речи — просто заманил»
О жизни в семье Хачатурян рассказала в интервью «Ленте.ру» Аурелия Дундук, мать сестер, обвиняемых в убийстве отца.
— После девятого класса мы приехали из Молдавии в Москву, — говорит наша собеседница. — Мне было 17 лет, когда я познакомилась с ним. У нас разница 18 лет была. О любви не может быть и речи — просто заманил, так получилось. Не было ухаживаний, ничего такого. Семьи у него до меня не было, не знаю, почему не женился. Мы обвенчались и стали жить у него на съемной квартире. В 18 лет я родила первенца, сына. Он [муж] назвал его в честь своего отца — Сергеем.
По словам Аурелии, она не может сказать, что Михаил Хачатурян как муж к ней хорошо относился. Зато отцом для детей он был нормальным: когда они были маленькие, всегда их защищал, старался сделать все так, как для них лучше. Вначале у Михаила и Аурелии родился сын, затем подряд три дочки. С ними стали жить родственники Хачатуряна — его мать, две сестры и племянник.
— С его [Михаила] мамой у нас не очень хорошие отношения были, потому что я не армянка, — рассказывает Аурелия. — Она хотела невестку только армянку. Она распоряжалась деньгами, сестра ходила в магазин, а я не выходила и целыми днями сидела дома. Он и сестер контролировал, всегда хотел быть главным, чтобы только его слушались. Его мать всегда говорила, что у нас так принято — подчиняться во всем мужу, во всем его слушаться, он — добытчик. Она не вмешивалась, когда он ругался, ничего ему не говорила.
Аурелия старалась быть хорошей женой: следила за тем, чтобы в доме было чисто, на столе была еда, муж был ухожен. Бывало, что женщина не покидала кухню целый день, готовила снова и снова на большую семью из десяти человек.
Михаил Хачатурян почти всегда называл Аурелию по фамилии; ласки от него она никогда не видела, да и дочек отец никогда не обнимал. Он всегда был строгим и никак не показывал, что любит свою семью.
— Я не знаю, кем он был, где работал, чем занимался: это не обсуждалось дома, — рассказывает Аурелия. — Он говорил: «Женщина, это не твое дело, главное, чтоб я деньги приносил в дом, остальное тебя не должно волновать». Он все время дома сидел, не было никакой работы. Он только уезжал в Израиль по праздникам дней на десять — и все, семь лет при мне он вообще никуда не выходил. Я даже не знала, что и думать, чем он мог заниматься. Кто-то помогал ему, отправлял деньги. Я их не видела, его мать ими распоряжалась.
Аурелия вспоминает, что Михаил часто ездил в Израиль: там, в Иерусалиме, есть армянский монастырь. Мужчина привязался к нему и считал, что грехи замаливать лучше там, в святом месте. Одно время в поездки Хачатурян брал Аурелию и детей, но в дороге и на людях вел себя с ними ужасно: кричал, унижал, разве что не бил. У него не было ни стеснения, ни уважения.
— Знаменитые друзья на фотографиях Михаила — это все напоказ, — говорит Аурелия. — Да и набожным он не был, верил как-то по-своему, он что внушил себе — то и правильно. Церковных правил не придерживался. С годами характер у него портился, становилось все хуже. Я думала, что люди, когда стареют, начинают больше о семье думать, успокаиваются, у всех бывают нервы по молодости. Но он наоборот — становился только хуже. Я все ждала, что он успокоится, все-таки годы немалые. Но он считал себя молодым. Употреблял ли Михаил наркотики — я не знаю, дома ничего не находила.
«В полиции сказали: это ваши семейные дела»
— У него не было такого повода для скандала, что кушать не готово или не стирано, не убрано, за это не наказывал, — рассказывает мать сестер Хачатурян. — Вот за слово какое-то неправильное — другое дело. Или, к примеру, он считал, что перед ним нельзя было проходить. А еще, когда он дома сидел, не разрешал мне убираться: попробуй пылесос возьми в руки или веник, начинал орать. В последнее время мог вообще ни за что избить, просто пришел — и начинал бить. Я никогда никуда не обращалась; даже когда мне плохо было — терпела.
Однажды Хачатурян так избил Аурелию, что она была без сознания и «ничего не соображала». Мать вызвала ей скорую. В больнице у женщины спросили, что стряслось, и та рассказала о рукоприкладстве мужа. Врачи что-то записали и ушли, а Михаил на следующее утро забрал Аурелию; заявление написать она не смогла.
— Был случай, в отделении полиции меня избил. Никакого заявления не было, сказали: это ваши семейные дела, — вспоминает мать сестер Хачатурян. — После ссор мы не мирились. Он мог меня обзывать, избить, потом повернуться и спокойно сказать: «Аурика, принеси мне чай» — как будто ничего не было. Вспышками у него была агрессия. Наверное, у него были психические отклонения, потому что так нормальный человек не будет себя вести.
В семье Хачатурян все знали: с Михаилом лучше не спорить, промолчать, иначе будет хуже. Порой, когда Аурелия все же вступала с мужем в конфликт, все оборачивалось большими скандалами. Дочери говорили: «Мама, мы тебя просим — помолчи! С ним невозможно спорить».
«Всех вас вместе убью»
— Уважения у детей к отцу не было, страх был, — вспоминает собеседница «Ленты.ру». — Сначала, когда дети маленькие были, он относился к ним хорошо, а когда выросли — стал и их ругать, голос повышать, материться, разными словами обзывать. Но не бил их, или я не видела. Были стычки, как любой родитель — ударит, но чтоб зверски — не было такого при мне. Я много раз уходила, но все равно он находил, возвращал, обещал, что все нормально будет. Но ничего не менялось, опять все копилось, и я опять уходила.
— Девочки не ушли со мной — побоялись, что Михаил найдет нас и убьет, — говорит Аурелия. — После ухода из семьи я уехала в Молдавию, год там жила. В плохом состоянии была, лечилась: я всю жизнь привыкла быть с детьми, никуда от них не отходила, всегда были вместе. А здесь очень резко все произошло. Потом потихоньку пришла в себя. Там мне нашли работу, но я не хотела, вернулась в Москву, чтобы быть ближе к детям. Начала снимать квартиру.
«Он выгнал ребенка из дома»
— Сын Сергей подрос — начались конфликты с отцом, — рассказывает его мать. — Михаил хотел, чтобы сын тоже сидел все время дома и ни с кем не общался, а мальчик был уже большой, ему хотелось общаться, погулять в компании. Бывало, уходил без разрешения отца, а Михаил потом узнавал и начинал его бить. А потом взял и выгнал ребенка из дома, без денег.
Вначале Сергей ходил в школу, как все дети, но потом все реже и реже. Его мать добивалась, чтобы он окончил хотя бы девятый класс. Однажды, когда Михаил в очередной раз улетел в Израиль, Аурелия стала водить сына на экзамены. В то время мальчик буквально жил на улице как беспризорник.
— Судьба сына Михаила не волновала, он не думал о его будущем, — вспоминает Аурелия. — Он его избил, выгнал на улицу зимой и даже не переживал, как он там будет — на холоде и без куска хлеба. Сергей по подъездам спал, у друзей, у родственников, где мог — там и жил. Отец вообще сыном не занимался, он считал, что у него нет сына. Его мать постоянно говорила про сына, что «он не наш, не похож на нас, меня не тянет к нему, значит, он не твой сын».
Постепенно мать внушила Хачатуряну, что Сергей — не его сын, и тот отказался от него. Подросток, в свою очередь, отцу не перечил и его боялся; когда Сергей в очередной раз уходил из дома, Аурелия звонила ему и говорила: «Возвращайся, проси прощения у отца». Мальчик возвращался, но через считаные дни все повторялось: крики, оскорбления, унижения. И Сергей вновь уходил из дома.
Дочерям Хачатурян говорил: мол, образование вам не нужно — я вас выдам за богатых, дома будете сидеть. Он хотел, чтобы дочери содержали его на старости лет. Пока Аурелия жила с ними, сестры ходили в школу, но затем перестали, хотя и тянулись к знаниям, учеба была им в радость. Отец наказывал девочек и в школу не пускал.
«Подруги — только мои сестры»
— Я не думаю, что скандалы отразились на характере девочек, скорее на их отношении к отцу, — говорит собеседница «Ленты.ру». — Девочки у меня добрейшие, хорошие, правильно воспитанные, я же с ними занималась. Никогда никому не перечили, ни с кем не ругались, со всеми соседями здоровались, никогда ничего плохого о них не слышала. Девочки любят читать, всегда у нас много книг было.
Старшая и средняя сестры Хачатурян любили математику, а младшая увлекалась биологией и всем, что связано с животными. Именно из-за нее в семье появились собаки: вначале один лабрадор, а потом, когда первый умер, взяли второго. Старшая Крестина хотела поступать в экономический вуз, но в конце концов пошла в медицинский. Не исключено, что на ее решение повлиял Михаил Хачатурян. Строгая и справедливая Ангелина всегда хотела стать судьей, а младшая Виктория — ветеринаром.
— Последние годы я не ходила в школу к девочкам, — объясняет Аурелия Дундук. — Они перешли в другую школу, с другим педагогом, и девочки говорили: «Не ходи». Сергей с ними общался тайком от отца, но они брату ничего не говорили о проблемах. Я спрашивала у сына, как они там. Он отвечал, что все хорошо. Но Сергей с сестрами все же не был близок — возможно, потому, что он мальчик, возможно, под влиянием отца, я не знаю. Зато девочки между собой очень дружны. У них даже спрашивают: «Кто твоя подруга?» — а они говорят: «Подруги — только мои сестры».
По словам матери, сестры Хачатурян, талантливые и позитивные, могли и петь, и танцевать, и садиться на шпагат. Они сами занимались дома акробатикой и художественной гимнастикой. В кружки не ходили — отец запрещал. Он говорил: «Это позор, это стыдно, надо сидеть дома». В последние годы Михаил Хачатурян все время проверял дочерей и отслеживал их телефоны.
«Когда приходил в школу, его все боялись»
— В поведении девочек после моего ухода я ничего такого не замечала, мы виделись одну-две минуты, быстро, чтобы Михаил не заподозрил, — рассказывает мать сестер Хачатурян. — Не было такого, чтобы сидели, общались. Они ничего мне не рассказывали, я думала, что он успокоился, мозги пришли на место. Думала, что все хорошо, спокойно в семье, меня не ищет. Раньше, когда я уходила, всегда искал, а сейчас ничего такого не было. Видимо, девочки выросли, и все, что он творил со мной, переключил на них.
К беседе подключается Наталья, подруга Аурелии.
— Мы знакомы по школе: моя дочь Ира училась с Крестиной Хачатурян в одном классе. Потом и мы с Аурелией подружились и уже лет пять дружим. Я никогда не общалась с Михаилом, один раз только встретилась. К нам Крестина не приходила, но моя дочка иногда ходила к сестрам играть. Ей нравилось, что там много детей: и Ангелина, и Виктория, все вместе играли. Ира проводила у сестер целые дни.
По словам Натальи, сестры Хачатурян никуда не могли выйти из дома: когда отец уезжал, он все равно постоянно контролировал девочек. Михаил следил, чтобы сестры все время были дома, говорил с ними по Skype. Им оставалось лишь звать к себе гостей — и дома у сестер побывало полкласса.
— Ира боялась Михаила, потому что девочки рассказывали, что папа у них строгий, — объясняет Наталья. — Ира видела, как они его боялись, и она тоже его боялась, сама не зная чего, но боялась вместе с ними. С ним Ира никогда не встречалась у них дома, девочки скрывали, что кто-то к ним приходит. Не дай бог он узнал бы. Она говорила, что он такой страшный — когда приходил в школу, его все боялись.
«Вся голова в крови»
Аурелия вспоминает события рокового дня 27 июля, которые произошли в квартире Михаила Хачатуряна на Алтуфьевском шоссе:
— Мне сын позвонил: «Мама, там что-то с девочками случилось, папа ранен или убит». Я взяла такси, быстро приехала. Первое, что я увидела, — его в подъезде, вся голова в крови, но я думала только о девочках. Думала, что это он с кем-то сцепился, а девочки все это видели, в каком они состоянии, на них, может, напали. Меня не пустили в квартиру: следователь с ними разговаривал, потом их отпустил. Я не спрашивала у них, что случилось, мне в полиции объяснили.
Сестры, увидев маму, сказали, что самая большая радость для них сейчас — это видеть ее. Больше девушки не сказали ни слова, только обнимались и плакали. По словам Аурелии, вначале их хотели отпустить домой, но потом отвели в отделение, сказали, что надо все оформить. Сестры провели там всю ночь. На второй день их допросили следователи, после чего девушки провели ночь в Следственном комитете России, и потом «их увезли». Матери о случившемся сестры ничего не рассказывали.
— Я думаю, он их довел, моих девочек, — говорит собеседница «Ленты.ру». — Только что-то очень сильное могло их довести, чтобы они на это пошли. Как теперь знаю, он на них и сексуально покушался. У нас был домашний кролик, самка. Она родила — и один крольчонок был мертвый. Девочки столько дней плакали из-за этого, заплатили деньги, чтобы его похоронить. Я их знаю, они не могли просто так на это [убийство] пойти.
«Теперь ничего не вернешь обратно»
— Никакие деньги [после преступления] не пропали, все имущество, которое у него есть, на его мать и сестер записано, — объясняет мать обвиняемых. — На карточке, девочки говорили, всего семь тысяч рублей оставалось. Он до этого отдыхал в Израиле, после этого в платной больнице лежал — в клинике неврозов, не знаю с чем. Все он потратил, денег никаких не было на карточке. Все это доказуемо. А то, что в банке на его счете, — все на его сестру и мать. Квартира и машина тоже на них оформлены.
Аурелия до сих пор прописана в квартире на Алтуфьевском шоссе, где погиб Михаил Хачатурян. Его родственники сменили в жилище замки — и мать обвиняемых сестер до сих пор не может туда попасть.
— Там замки, я не могу попасть туда, — говорит собеседница «Ленты.ру». — Сами что-то творят, выносят — заносят, стали хозяевами. Мы не общались после случившегося. Они [родственники] защищают Михаила. Его родные отказались от девочек, против них, хотя видели и знали какой он. Не знаю, как дальше буду жить, мне надо о детях думать.
Сын меня поддерживает. Он ни с той стороны, ни с этой, он пока говорит: «Я пока не стану разбираться». Сергей не говорит, что девочки поступили правильно или неправильно. Я не жалею его [покойного], не мне судить, заслужил он это или нет, но он всем нам испортил жизнь. Было такое, что девочки говорили: нам его жалко — видимо, они не понимали, что делают. Теперь ничего не вернешь обратно.
«Это безысходность была»
— Я усматриваю в действиях девочек необходимую оборону, — рассказывает защитник. — Они не должны нести ответственность за то, что совершили, потому что они защищали себя. Сбежать от отца они не могли, поскольку полностью от него зависели: на что им жить, где им жить — все эти вопросы были неразрешимы для них. К тому же они не видели помощи от государства. Они видели, что обращения в органы ни к чему не приводят. Это безысходность была.
— Результаты судебно-медицинской экспертизы нам пока не сообщали, поэтому находился ли он [покойный] в состоянии наркотического или алкогольного опьянения, неизвестно, — отмечает Алексей Паршин. — Со слов девочек я знаю, что в последнее время он не выпивал. Я думаю, следствие уже запросило данные о состоянии здоровья погибшего. Мы в любом случае будем просить провести ему посмертную психолого-психиатрическую экспертизу.
«Его прозвали «три семерки»»
Квартира Михаила Хачатуряна, где его убили, находится в одной из панельных многоэтажек на севере Москвы. Самый обычный дом, тенистый двор с лавочками у подъездов. Кажется, местные жители до сих пор обсуждают случившуюся трагедию, хотя прошло уже больше двух недель. Не так давно у них появилась новая тема: будто бы квартира погибшего пустовала недолго — и в ней уже появились новые жильцы.
— Теперь там живет Арсен, племянник Михаила, хотя он его чуть ли не отцом зовет, — рассказывает сосед Хачатуряна Александр. — Я слышал, Арсен когда-то даже жил с ними, но потом хозяин его выгнал. Теперь, после смерти, вернулся. Сейчас его дома нет, они тут по вечерам собираются с другими родственниками, тусуются. Замки, говорят, сменили, бывшую жену Михаила не пускают. А ей бы хоть вещи девочек забрать, их детские фотографии — ничего ей не отдают.
По словам Александра, Михаила во дворе знали все, но мало кто мог сказать о нем доброе слово: со скандальным соседом предпочитали не связываться. Помимо домашней тирании, погибший слыл автохамом, каких до его переезда в дом во дворе не знали.
«Отец кричал на дочек так, что слышал весь дом»
О сложных отношениях Хачатуряна с девочками тоже знал весь двор. Несмотря на то что семейные ссоры происходили исключительно в квартире, и никогда — за ее пределами, разборки слышали все.
— Отец кричал на дочек так, что слышал весь дом, — вспоминает консьержка из соседнего подъезда, не пожелавшая назвать своего имени. — Трудно сказать, в чем он обвинял девочек, — половину кричал на русском, половину на армянском, но это продолжалось постоянно, чуть ли не через день.
Семейная драма Нины Руслановой. Почему сестры актрисы так и не смогли увидеться с ней
Вся страна скорбит из-за кончины знаменитой советской актрисы Нины Руслановой. Последние годы она почти не снималась и редко появлялась на публике. Но именно в этот период она обрела семью.
Нина Русланова давно искала родных и хотела узнать свою семейную историю. Дело в том, что ее совсем крохой оставили на улице. В итоге девочка воспитывалась в нескольких детдомах, но при этом не потеряла любовь к жизни, стала великой актрисой и смогла добиться больших успехов.
Несколько лет назад, придя в студию программы «Эксклюзив», она рассказала то, что хочет найти родных. Это шоу посмотрела девушка по имени Полина из Перми и написала ведущему Дмитрию Борисову, что история актрисы очень перекликается с хроникой ее семьи. В итоге в студию Первого канала приехали три женщины, которые утверждали — они сестры Нины Руслановой. Самой актрисы в студии не было, но вот ее дочь Олеся благосклонно отнеслась к незнакомкам и дала согласие на ДНК-тест, который подтвердил: они являются родственниками.
Но за два года они так и не успели встретиться друг с другом. Сестры Нины Ивановны были на связи с Олесей и постоянно интересовались самочувствием родственницы, но лично увидеть ее не смогли.
«Дочь делала для нее все. Если бы не она, то все было бы иначе. Мы с ней общаемся, она всем ответит, всем поможет, сопереживала, когда у нас были проблемы. Мы знали, что она в больнице. И что потом заразилась коронавирусом… Жаль, что не успели встретиться. Хотели помочь Нине найти могилу матери найти. Но не состоялось», — рассказали женщины в эфире шоу «Пусть говорят» на Первом канале.
В студии также собрались известные люди, которые с трепетом говорили о Руслановой. Актер Сергей Никоненко и режиссер Юрий Кара заявили, что нет такой другой звезды с таким же талантом и душой.
Семья, козырёк и самоопределение
Я пришла к сестре на чай за день до её отъезда в роддом. Я сфотографировала её, хотя Маша настаивала, чтобы я снимала уже после выписки. Тогда же она подарила мне огромную скалку, потому что знала, что я люблю печь, а я пошла домой.
Через два дня у меня родился племянник и умерла сестра. Мама позвонила и сказала максимально спокойным голосом, чтобы я приехала. Я поняла, что сейчас всё будет очень плохо и надо заранее поберечь себя: калорийно поесть, поспать, помыться, посмотреть на закат, на лодку в пруду. Я пошла в магазин и купила часть торта «Эстерхази». Помню, что торт был слишком сладкий, я так и не доела его до конца. Поехала к родителям. Папа сразу же ушёл на работу. Мама попросила меня сесть. Я уже и так давно сидела, о чём сказала. Тогда мама сообщила, что умерла Маша. Я сказала, что уже это поняла. Она спросила: «А как ты догадалась?» Я говорю: «У тебя все зеркала завешаны». Потом мама поехала искать колготки, которые идеально подошли бы по тону к туфлям Маши. В общем, это был странный и спокойный день. Каждый реагировал по-своему.
Когда мне было шесть, а Маше шестнадцать лет, у неё диагностировали шизофрению. Я не замечала психофобии со стороны окружающих, возможно, потому что психофобия закрыла в каком-то смысле нашу семью — мы нигде не должны были говорить про психическое заболевание, не должны были обсуждать его между собой. Родители долго возили сестру по больницам и подбирали лечение, в итоге с медикаментами всё сложилось и она вела совсем обычную жизнь: окончила вуз, водила машину, работала в фирме у отца, вышла замуж, забеременела, собиралась в Турцию после родов. Я занималась с ней английским для этой поездки, она платила мне. Но иногда говорила, что я плохо позанималась, и не платила. Это было, когда она бросала таблетки. Однокурсница однажды привела Машу в протестантскую церковь. Я тоже стала туда ходить, так как чувствовала на себе ответственность держать Машу в поле зрения. Там была очень принимающая среда, но пастор «разрешил» сестре бросить таблетки. То есть я понимаю, что это, скорее всего, был не совет, а согласие с её запросом, тем не менее с тех пор Маша периодически бросала препараты. Во время менструаций всё обострялось. Иногда лайтово — допустим, мы едем в машине, а Маша лает, тогда всю поездку мы лаяли все вместе: сестра, отец и я. Просто потому что надо ехать домой, из машины не выйдешь, оставалось условно нормализировать то, что происходит. А если обострение было тяжёлым, то Маша тянулась к окошку. Тогда за неё все боялись.
Допустим, мы едем в машине, а Маша лает, тогда всю поездку мы лаяли все вместе: сестра, отец и я. Просто потому что надо ехать домой, из машины не выйдешь
Мама и сестра были идеальными компаньонками, они много говорили про быт, и обе были мнительны. До такой степени, что по очереди спрашивали меня, надо ли Маше заводить ребёнка. Я не очень люблю вторгаться в чужую личную жизнь и раздавать советы, поэтому во время таких дискуссий молчала. Тогда ко мне обращались прямо, и я честно говорила, что это слишком большой риск для всех, огромная неизвестность. Однако у нас дома рождение ребёнка считалось главным предназначением женщины.
Когда Маша забеременела, вокруг этого события засуетилась вся семья. Родители, Маша и её муж каждую неделю ходили на приём к акушеру и психиатру. Мне даже не казалось это перебором, я обрадовалась, что они занялись чем-то относительно продуктивным, связанным с будущим. Наши родители долго искали по частным клиникам врача, который согласился бы вести беременность, некоторые соглашались и отказывались уже в процессе, почитав про риски. В роддоме Машу сопровождал Олег, её супруг. У сестры были показания для кесарева, и перед операцией ей перестали давать таблетки. В роддоме, который выбрали Маша и родители, был заведён порядок трёхдневного пребывания: день до кесарева и день после, потом выписка. Перед кесаревым сестре не давали таблетки. После кесарева Олег сказал, что она «улетает», хочет выйти «в окошко», но поехал домой, когда санитарки указали на часы посещений. Про её диагноз в больнице все знали. Маша спрыгнула с нетравматичного второго этажа, задела шеей козырёк и умерла. В роддоме сказали, что нам пойдут навстречу и подержат у себя младенца, пока мы будем заниматься похоронами.
Машу отпевали, так что никто не должен был знать, каким именно образом она умерла. Как раньше никто не должен был знать, что у неё шизофрения. Даже внутри семьи мы это не обсуждали, мы вообще всегда о многом молчали. Теперь для широкого круга родственников и друзей она — мать-героиня, умершая при исполнении женской миссии. За два года, которые прошли со смерти сестры, я успела обвинить в этом событии всех: ребёнка, врачей в роддоме, рисунки счастливых матерей с младенцами на заборе вокруг православной церкви, куда Маша тоже периодически заходила.
Внешне я очень спокойно прожила потерю. Помню, возвращалась из дома родителей, где обо всём узнала, к себе и плакала в автобусе. Этого времени мне хватило. Я пришла домой уже абсолютно спокойная и сообщила своей девушке о смерти сестры. Она тут же расплакалась от сочувствия, а у меня уже не было таких эмоций.
На деле же с уходом Маши меня стала беспокоить фраза «я есть», ведь она требует продолжения в виде репрезентации. Вроде бы надо назвать профессию, социальную роль, взгляды. Я вообще не могу сказать, кто я есть и есть ли я вообще. У Маши была правильная репрезентация: муж, работа, ребёнок. У меня её нет, и я к ней не стремлюсь. Если бы меня попросили как-то представиться для мероприятия, где каждого надо «обозначить», я бы назвала что-то всем понятное и удобное, но для меня самой ответа на «кто я есть и есть ли я вообще» до сих пор не существует.
Раньше мама любила говорить «Машенька делает так, а Танечка так», сравнивая нас в чём-нибудь. Сейчас, когда собираются гости, мама часто повторяет: «Машенька заваривала чай таким способом». После этого пересказывает воспоминания о сестре. Ещё родители всегда путали наши имена, так продолжилось и после смерти. Меня часто называют «Маша», но я не вижу в этом ничего странного, я и сама долго не понимала, кто из нас умер. Это такое состояние, когда как будто без разницы — ты или сестра ушла. Мне кажется, это даже не метафорический вопрос. Во-первых, он опять же про то, что человек с понятной репрезентацией ушёл, а я, которая никак себя не определяет, осталась. Отсюда же вытекают навыки бытовой жизни.
Маша спрыгнула с нетравматичного второго этажа, задела шеей козырёк и умерла. В роддоме сказали, что нам пойдут навстречу и подержат у себя младенца
Иногда я думаю, что хотела бы научиться говорить про быт, а не про то, что я чувствую. Под бытом я имею в виду навыки жаловаться, если в ресторане приносят не то вино, которое я заказала, выбирать робот-пылесос, хотеть денег, хотеть в отпуск, мечтать об отношениях. На самом деле мне всё это неинтересно. Что-то я делаю специально для родителей. Например, мама как-то сказала, что я лишу отца стимула к жизни, если перестану брать у него деньги. Я стараюсь иногда придумывать какие-то просьбы, чтобы никого не лишать такого стимула. С сестрой всё было иначе: они с родителями постоянно обсуждали хозяйственные вопросы, вместе ссорились с другими родственниками, занимались вязанием. Причём это получалось абсолютно естественно, она была более понятным членом семьи. Безусловно, в моей жизни присутствуют какие-то бытовые вещи, но они доведены до автоматизма, это не то, что занимает хотя бы минимальное место у меня в мыслях.