Что будет после метамодерна
Что будет после метамодерна
Все это публиковалось в совершенно другом мире, не знавшем ни мобильной связи, ни компьютеров, ни интернета в каждом телефоне в любой точке планеты и шло рядом с зарождением рок-н-ролла и телевидения. Авторы классических постмодернистских текстов сложились как личности в первой половине 20-ого века и не знали ни вопиющей экологической катастрофы, ни усталости от формализма и технологизации, ни террора рекламы, конвеера и симулярков.
Приведу цитату из статьи О. Митрошенкова, доктора философских наук:
“Сейчас радикально меняется общий культурный, социальный, духовный, экономический, политический и технологический контекст человечества. Последние лет 30-40 представители практически всех областей социально-гуманитарного знания в разных странах обсуждают различия между эпохами модерна и постмодерна. В этих дискуссиях все больше приходит осознание того, что уже и мировоззрение, и ценности постмодерна и постмодернизма исчерпывают свой потенциал, а категории модерна и постмодерна не справляются с осмыслением реальности, не успевают за ее вызовами”.
И пока философы думают о выходе из постмодернистских парадигм, жизнь рождает новые формы. Здесь мы приходим к разнице между жизнью реальной и нафилософствованной. Зачастую, эта философия, или скорее, софистика, уходит в полный отрыв от жизни, не отвечает ее запросам, а иногда даже пытается навязать ей некий “тупик”. На самом деле до сих пор не сформировано единое значение слова “постмодернизм”, каждый философ, не говоря уже о простом человеке, вкладывает в него свой смысл, по этому встает вопрос о том, можем ли мы вообще употреблять этот “противоречивый и перегруженый” термин. Об этом хорошо пишет публицист и философ Павел Минка: in.ua
Метамодернизм же предлагает взять Цель, нечто лежащее за системами и религиями, как константу, но константу, способ достижения которой человек должен найти самостоятельно. Это принцип индивидуальности, духовный аристократизм, творческая мораль, как индивидуальное откровение, о котором много говорили Бердяев и Зиновьев. Предлагается и способ достижения Цели (Цель – как индивидуальный духовный рост, достижение и постижение Абсолюта) или, по крайней мере, дорога к ней – выход за рамки понятий “добро-зло”, выход из здания суда, то, что голландские философы (авторы “Заметок о метамодернизме”) окрестили осцилляцией – колебанием. Идею духовного аристократизма развивают П. Минка и Ю. Нарижный, о “Цели”, о сакральном начале, лежащем за системами и религиями пишет доктор философии и художник Теймур Даими, эта тема постоянно присутствует в его публицистике, но особенно полно выражена в “Манифесте нон-актуального” permm.ru Похожей дорогой движется и Михаил Эпштейн, провозглашая новую эпоху в своей работе “От пост к прото. Манифест нового века” russ.ru
Вот несколько тезисов от писателей, философов и мыслителей, попытавшихся дать определение новому времени:
“Метамодернизм – это голландская концепция, она предложена вместо термина “пост-постмодернизм”, то есть как бы вместо того, что будет после модернизма. Это то, что когда-то мне сказал Илья Кормильцев, предсказав это, потому что эта концепция свежая, ей лет пять, по-моему. Кормильцев мне в 2000 году сказал: “Преодоление постмодернистской иронии, поиск новой серьёзности – это задача на ближайшие десятилетия. И решаться эта задача будет с помощью неоромантизма и новой архаики. Это преодоление иронии через архаику”. Метамодернизм – это другой выход. Бесконечная сложность, усложнённость; сетевая структура повествования; свободное плавание во времени; неоромантические установки, то есть установки на совершенство одинокого героя, на отход от толпы, на определённую контрадикцию с ней, наверное… Это интересная концепция. Я, в общем, за метамодернизм, то есть за новых умных, грубо говоря”.
“На смену доминирующей общественной, общечеловеческой системе ценностей и морали, основанной на принципах коммунитарности, пришел индивидуализм отдельного человека, которого некоторые современные авторы относят к совершенно новому, бифуркационному типу личности. Основные черты последнего – мировоззренческая нестабильность и беспринципность с точки зрения классического мировоззрения. Главный принцип бифуркационного человека – стремление к абсолютному творчеству и отрицанию всякой нормативности в мышлении и действии, кроме футуристской нормативности”.
“Мир вступает в какой-то новый период. Может быть, в новый палеолит. Искусство в понимании Канта и Шиллера сегодня уже утратило силу. Начинается цивилизационная подвижка. Причем настолько крупная, что рядом в истории человечества ничего не стоит, кроме неолитической революции. Жизнь, которая нас окружает, – абсолютный тупик. Общество потребления не имеет права на существование. Человек в своем сегодняшнем виде не имеет права на существование. Просто надо дойти до края. У Хлебникова есть замечательные строки:
“И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: “Кто же я?”,
Мы создадим “Слово о полку Игореве”
Или же что-нибудь на него похожее”
Тогда появится новое великое искусство, новый миф, новый фольклор, новая цивилизация”.
“И это уже пост-постмодерн, который мы прежде называли новой архаикой, время возвращения того факта, что понять чужую мысль проще, чем сформулировать собственный топос и внятно заявить о его интересах на философском языке. Мы втягиваемся в ситуацию, когда ускользание, ирония и дистанция, растворившись во всем, рождают скуку. Уже более не интересно, как нечто деконструируется и разваливается. Гораздо интереснее, что остается, когда все развалилось, как зарождается или возрождается порядок, истина, ответственность за реализацию своего проекта.
Ситуация после постмодернизма возвращает нас к вопросам святым. Нужно начинать конструировать, а метафизика – это высшая форма конструкции, конструирования себя как существ, оправданных абсолютом. Абсолютно оправданных, но не с той звериной серьезностью, когда наше существование делается угрозой для существования других. Мы обучены терпимости и открытости постмодерном, но когда видишь постмодернистски сделанные фильмы, понимаешь, что невозможно согреться сгоревшим углем. Шлак не горит, постмодернизм не работает”.
“Я говорю об абсолютном начале, которое должно быть явлено человечеству как религия личности и свободы. И в ее основе будет лежать способность человека следовать собственному внутреннему голосу, что требует неимоверных духовных усилий. Человечество находится сейчас в таком же положении, в каком находилось в моменты зарождения ныне существующих массовых религий. Однако эти религии, притом что в них много привлекательного, все же чреваты противостоянием. При нынешней глобализации мира должна возникнуть идея, в которую могли бы уверовать все люди, то есть новое сознание, укорененное в религиозном вдохновении и питаемом им чувстве ответственности за судьбу всего человечества и каждого отдельного человека. Человечеству нужен, простите за высокопарность, луч света, который осветил бы те правильные, но сугубо рациональные постулаты, условно говоря, “свободы, равенства, братства”, прав человека, осуществить которые можно, лишь достигнув духовного просветления. Когда такая новая религиозная идея овладеет достаточным количеством людей во всем мире, появится и надежда”.
Глубина любой великой религии, корни которой уходят в осевое время, ближе к глубине другой великой религии, чем к собственной поверхности. Различие языков и образов религиозного опыта не может быть устранено, оно неотделимо от различия культур, от многоцветности мира. Диалог не стирает этого многоцветия. Но он ведет в глубину, где все различия смотрятся как преломления единого луча внутреннего света, озарившего мир в древности и давшего силу становлению культурных миров, тяготеющих к глобальности и оставшихся субглобальными только из-за древней непреодолимости океанов и пустынь. Сегодня надо продолжить начатое и заново увидеть мир как духовное целое. Увидев, мы его создадим”.
“Урок мыслителя и философа Александра Зиновьева состоит в том, что время общих нравственных программ, категорических императивов прошло, если оно вообще когда-либо существовало. Нравственные программы должны стать единственными, как единственна каждая человеческая личность. В этике надо двигаться не от общего к единичному, а от единичного (единственного) к общему. Сегодня в мире не заметно ни интеллектуальных, ни духовных порывов, ни общественных сил, которые бы были ориентированы на слом нынешнего, по сути тупикового, вектора исторической эволюции. Однако спрос на такой поворот; на обосновывающую его идеологию ощущается все сильнее”.
“Все то, что предыдущим поколением воспринималось под знаком “пост”, в следующем своем историческом сдвиге оказывается “прото” – не завершением, а первым наброском, робким началом нового эона, нейрокосмической эры, инфо и трансформационной среды. “Конец реальности”, о котором так много говорили “постники” всех оттенков, от Деррида до Бодрийара… Оказывается, что это только начало виртуальной эры. Наши теперешние нырки в компьютерный экран – только выход к пенной кромке океана”.
Анализируя тексты ведущих современных мыслителей, можно заключить, что пост-постмодернизм будет являть собой некую радикальную открытость, торжество самоорганизующихся виртуальных систем, интернет-соавторства (Википедия) и самообразования, сочетание интереса к прошлому с открытостью будущему, “мягкие” эстетические ценности, устремленность к трансцендентному, уход от нормы и стандартизированной морали к морали творческой (по Бердяеву и Зиновьеву). Как метафизика является философским учением о сверхопытных началах, расположенных «над» физикой, говорит о переходе в новое качество, так и метамодерн может выйти за рамки физического опыта в поле трансцендентного, являясь, таким образом, некой новой религией свободы и личного духовного поиска.
Метамодерн — новый способ смотреть на мир
Если вы ещё не заметили, эпоха постмодерна закончилась: постмодернисты не могут больше сказать ничего нового о нас самих и мире, в котором мы живём. На смену приходит метамодерн, который поможет если не осмыслить происходящие перемены, то хотя бы со многим смириться.
В роковой день 11 сентября 2001 года мир изменился навсегда. Началась новая эпоха, которую многие учёные называют «гипермодерном» или «пост-постмодерном» (ударение на хронологическую позицию новой эпохи). Философы, культурологи и другие специалисты используют разные термины, пытаясь дать определение наступившему времени.
Метамодернизм — одна из существующих на сегодня попыток определить актуальную культурную реальность. Термин был предложен в 2010 году двумя голландскими философами-теоретиками Тимотеусом Вермюленом и Робином ван ден Аккером.
Свои основные идеи Вермюлен и Аккер изложили в книге «Заметки о метамодернизме». Но перед тем, как разобраться, что такое метамодерн, давайте сначала постараемся выяснить, чем характеризуются предыдущие эпохи. Это поможет понять, почему метамодерн имеет приставку «мета» (над), и что «поднимает» его над другими парадигмами.
Модерн
Культура
Эпоха модерна начинается после так называемой классики — периода, включающего в себя античность, Средние века, Ренессанс и так далее. Классическая эпоха создала основные образцы произведений искусства, а модерн начал их пересматривать и искать новые формы выражения. Так, например, родились русский авангард, абстракционизм, дадаизм и другие формы. Применительно к искусству следует говорить про модернизм.
Политика
Читайте также :
Идеи модерна достаточно радикальны. Например, философия модерна очень поляризована и не имеет градиентов (марксизм, анархизм, фашизм). В политике для модерна характерны жёсткие идеологии, которые ещё называются метанарративами — одним общим смыслом, который, как прокрустово ложе подгоняет под себя всё попадающее под руку. Модерн стремится сделать универсального, «массового» человека. Например, метанарратив сталинизма десятилетиями обтёсывал советское общество, избавляясь от всех, кто не подходил под формальные признаки «надёжного товарища» — вот политическое выражение модерна.
Модернистские идеи очень красивы в общей форме. Модерн породил яркие утопии и антиутопии. «Мы», «О дивный новый мир», «1984» — эти произведения радикализируют идеи модерна, которые в своё время были заложены ещё Томасом Мором и Томмазо Кампанеллой в их знаменитых трудах «Утопия» и «Город солнца».
Общества модерна часто вырождались в тоталитарные государства с жёстким государственным аппаратом. Но человек — это непостоянная система, его невозможно вписать в чёткие рамки, ведь стремление отойти от правил и догм всегда будет сохраняться. В каком-то смысле модернистские идеологии боролись против ветряных мельниц, желая обуздать вольный дух человека.
Философия
Универсальность истины не только надела на всех женщин чулки от фирмы DuPont, но и столкнула друг с другом целые цивилизации. Две мировые войны стали апогеем модерна. Если мы хотим общей истины для всех, но в то же время уничтожаем носителей этой истины (людей), то кто будет получать выгоду от проекта модерна? Узкая прослойка элиты, либо же вообще никто. 1945 год стал концом не только Второй мировой войны, но и модерна как цивилизационного метанарратива.
Постмодерн
Культура
Постмодерн открыл эпоху абсолютного плюрализма. Постмодерн сочетает в себе всё прошлое наследие человечества и деконструирует его, играя с ним, иронизируя, цитируя и копируя. Французский социолог Жан Бодрийяр назвал этот процесс созданием так называемых симулякров — бесконечных копий копий, где оригинал навсегда потерян. Для постмодерна игра с культурным наследием прошлых эпох превратилась в самоцель. Постмодерн в культурном плане создал ту самую массовую культуру, которую мы наблюдаем сейчас.
Массовая культура постмодерна настолько сложна, что её объяснение становится не менее увлекательным, чем потребление. Например, в русскоязычном интернете с этим отлично справляется журналист Гриша Пророков.
Это может быть интересно :
Массовая культура постмодерна имеет фантомную глубину. Зачастую она одномерна. Эту одномерность разные авторы превращают в квест из отсылок и цитат. Тексты постмодерна переплетаются так сильно, что не могут существовать друг без друга. Культурный дискурс постмодерна бесконечно усложняется, превращаясь в циклопическую матрёшку. По сути текст этой статьи — тоже постмодернистская матрёшка, поскольку потерял бы всякий смысл, не будь в нём тонн ссылок и цитат.
В культуре постмодерна произведения сложны не из-за того, что «пасхалками» стремятся заменить смысловую пустоту. Усложенение требуется, чтобы сделать восприятие произведения глубоким эмоциональным опытом. От прохождения такого «квеста» зритель получает удовольствие, потому что использует для этого весь свой культурный багаж. Выигрывает автор, который снабдит произведение достаточным количеством отсылок, чтобы принести зрителю удовольствие от культурной включённости. Так знание подменяется суррогатом знания, подмигиванием тем, кто «в теме». Зачастую произведения постмодернистской культуры предусматривают деконструкцию реальности и игру на её руинах.
Политика
В постмодерне истина перестала быть универсальной. Конечно, эпоха Холодной войны ставит под сомнение это утверждение, потому что до конца 80-х годов мир был поделён на два враждующих лагеря: коммунистический и демократический. Но постмодерн проявил себя, в первую очередь, именно в демократических странах, а уже потом пришёл в страны Варшавского договора после падения «железного занавеса». Этим фактом можно объяснить несостоятельность коммунистической идеи: сложно находиться в статичной парадигме, когда прогрессивный мир стремительно уходит вперёд. Можно сказать, что модернистский коммунизм морально устарел к концу XX века, не выдержав ударов постмодернистских молотков по Берлинской стене.
Это может быть интересно :
Философия
Прежде всего, постмодерн отличается от модерна тем, что отрицает универсальную истину. Именно постмодерн окончательно похоронил бога, заставив сомневаться во всём. Если модерн пытался превратить индивида в «массового человека» (как в СССР, например), то постмодерн начал дробить, деконструировать общество до индивида.
Постмодерн сделал абсолютную истину условной: любая истина может быть побита другой истиной. В постмодерне понятие истины вообще теряет какой-либо смысл. Здесь нет того самого общего метанарратива, характерного для тоталитарных обществ. Нет идеологии, нет бога, есть конец истории, как писал американский политолог Фрэнсис Фукуяма. По его мнению, либеральная демократия, которая стала продуктом постмодерна, должна стать итогом общественного прогресса человека.
Постмодерн деконструировал всё, что построили другие культурные эпохи, начал играть с этими элементами, как с кубиками LEGO. Постмодерн иронизирует, цитирует и копирует, входя в бесконечную рекурсию в потоке бодрийаровских симулякров.
Но что-то начало меняться. Либеральные идеологии ощущают угрозу со стороны правых популистов вроде Дональда Трампа и Марин Ле Пен, массовая культура застряла в своей одномерности, а человек оказался в заложниках деконструкции и рекурсии. Глобализация не сделала мир по-настоящему единым, а информационные технологии, хоть и помогают людям общаться без преград, но, в то же время, поляризуют общество по информационному признаку.
Метамодерн
Культура
Метамодерн двигается благодаря раскачиванию между противоположностями (осцилляции). Он не занимает определённую позицию. Он воспринимает мир и культуру как один общий поток смыслов, которые есть части общей истины, где каждая единица важна и самодостаточна. В нём нет места снобизму, элитизму, нет высокой и низкой культуры.
Метамодерн — это то состояние, когда вы можете испытывать честное удовольствие от всего. Вы можете читать Достоевского и всерьёз слушать Киркорова, любить сагу «Сумерки» и музыку Чайковского. Вы всё это любите не только честно, но и с иронией. Благодаря этому новому чувству, мы можем не зацикливаться на больших метанарративах, а искать собственную цель. Таким образом, раскачивание между модернистской серьёзностью и постмодернистской иронией поднимает метамодерн над ними. Примером могут служить вечеринки вроде «Дикого Диско!», где ирония, ностальгия и искренность накладывается на российскую треш-попсу.
Это может быть интересно :
Метамодерн стремится найти смысл культуры и искусства, наделить произведения глубиной. Но это глубина иного порядка, чем в постмодерне. Искусство метамодерна стремится к многомерности, как, например, в картинах художника Адама Миллера. В своём цикле «Среди руин» Адам использует приёмы классической иконографии для актуализации экологических и гуманитарных проблем. Другой художник, Митч Гриффит, в цикле картин «Несокрушимая свобода» использует аналогичные приёмы для актуализации проблем личности и свободного общества.
Политика
Политика в метамодерне будет находиться в ещё большей связи с культурой, чем прежде. Медиа и интернет-технологии в целом выступают единой средой для взаимодействия не только отдельных людей, но и институтов. Вполне вероятно, что через некоторое время под воздействием метамодерна политика станет не только более личной, но и менее элитарной.
Победа Дональда Трампа на президентских выборах в США показала, что человек без политического бэкграунда вполне может сесть в кресло президента. Хиллари Клинтон, которая занимается политикой всю свою жизнь, проиграла выборы какому-то яппи из 80-х! Но что будет, если в будущем на выборах в США победит Сергей Брин или Марк Цукерберг? Илон Маск? Деэлитизация политики может пойти на пользу обществу. Как и в крупных компаниях нового типа, политика может взять за основы корпоративные принципы XXI века. Звучит идеалистично, но в победу Барака Обамы тоже никто не верил.
Мы говорим, в первую очередь, о США, потому что это страна, которая порождает глобальные тренды — было бы глупо с этим спорить. Поэтому то, что происходит в политической жизни Америки, со временем может стать ориентиром или даже нормой для других стран.
Это может быть интересно :
Философия
В отличие от модерна и постмодерна метамодерн не является инструментом, философией или идеологией. По словам его создателей Вермюлена и Аккера, метамодерн — это структура чувства. Дело в том, что используя какую-то определённую когнитивную модель, человек радикализирует мир, ставит его в рамки. Метамодерн же призван встать над этими рамками. Это обстоятельство не позволяет считать метамодерн четкой философской системой.
Основатели русскоязычного сайта о метамодерне Артемий Гусев и Мария Серова в интервью журналу «Stenograme» рассказали о новой парадигме так: «Речь идёт о радикальной открытости, о всепринятии. И здесь открывается ещё один тонкий момент. Практика осцилляции (раскачивания) производит ощутимый побочный эффект — она даёт понимание того, что ты стационарно не связан ни с одним явлением, не отождествлен ни с чем. Путь индивидуальности — наблюдать эти раскачивания, но не делать своим пространством траекторию их колебания».
Однажды философия распалась из общего знания о мире на ряд отдельных дисциплин, занимающихся своими предметами. Это случилось тогда, когда Гегель придумал всё, что только можно. В своё время Карл Маркс хотел описать и осознать мир лучше Гегеля, но у него не получилось. Теперь же метамодерн возвращает людей к общему потоку гуманитарного знания, где важно всё.
С точки зрения идеологов метамодерна, мы вступаем в новую эпоху, где новый способ смотреть на культуру призван вытащить общество из модернистских и постмодернистских тупиков. Радикальные идеи модерна могут быть скомпенсированы постмодернистским отрицанием и сомнением. Метамодерн — это неуловимая истина где-то посередине. Метамодерн воплощает в себе человеческий дуализм и непостоянство — «социацию», о которой ещё говорил социолог Георг Зиммель. Социация — это то, что объясняет суть человеческого.
По мнению Зиммеля, человек подобен маятнику, который постоянно мечется между двумя крайностями, стремясь к балансу, но так никогда его не находя. Этим Зиммель объясняет непостоянство человеческой природы. Следовательно, ни один из нас не может быть категорично объяснён, ибо мы постоянно находимся в движении.
Восприятие мира через структуру чувства метамодерна поможет уйти от идеологической зависимости. Когда человеку больше не нужны общие метанарративы, им сложнее манипулировать. Метамодерн — это способ стать личностью. Но, в отличие от ничего не значащего субъекта постмодерна, метамодернистская личность составляет часть общей истины.
В метамодерне людям открывается полнота культуры, потому что можно без иронии и невежества воспринимать всю музыку, литературу, игры и фильмы, ведь в метамодерне нет высокого и низкого, а есть единый поток, где важен каждый элемент. Субъект, культура, политика, философия сливаются в одно постоянно движущееся целое.
Также можно подумать, что идеалистически звучащая структура чувства метамодерна не для всех, а только для тех, кто в теме. Какое дело бабушке у магазина до метамодерна? Но ведь в том и суть, что эта абстрактная бабушка у магазина живёт в парадигме того же постмодерна, но не ощущает и не осознаёт этого.
Культурные эпохи — это не законы или уставы, а атмосфера. Неосязаемый эфир, пронизывающий всех живущих в нём людей. Это тот самый дух времени. Постепенно метамодерн сможет стать эфиром для огромного числа людей. Кого-то он захватит силой, а кто-то будет принимать для себя структуру чувства метамодерна прямо сейчас — это не принципиально.
Метамодерн — это тот постоянно двигающийся фронтир, заставляющий нас идти вперёд, что хорошо показано в клипе американского певца Бэка на песню WOW. Тут вам и постмодернистская культурная деконструкция, и метамодернистский призыв к поиску собственного пути без отрицания мира.
Смерть постмодернизма и то, что после
Алан Кирби заявляет: постмодернизм мертв. Его место заняла новая парадигма авторитета и знаний, сформированная под давлением развивающихся технологий и современных социальных сил.
На столе передо мной лежит учебный модуль, скачанный с сайта кафедры английского языка одного из британских университетов. В нём — подробная информация об учебных заданиях и годовой список книг для чтения, с опциональным блоком «Постмодернистская литература». Название университета я опустил не из-за того, что список выглядит позорным с моей литературоведческой точки зрения, но оттого, что он ловко демонстрирует программу — или её часть, — которая будет преподаваться практически на каждой кафедре английского языка во всём мире в этом академическом году. Наводит на мысль, что постмодернизм живет и здравствует: в списке отмечается, что студентам представят «общие темы постмодернизма и постмодерна путём исследования их взаимоотношений с современной художественной литературой». Потому и кажется, что постмодернизм вполне современен … но нет. Сравнение только подчёркивает факт его смерти.
Постмодернистская философия всегда особо подчёркивала неуловимость смысла и знания как таковых, что в искусстве той поры выражалось обеспокоенностью автора внешней репрезентацией и ироническим самосознанием. И философия же доводами подкрепила дискуссию о закате устаревшей парадигмы. Некоторые теоретики говорили, что, пускай и ненадолго, мы действительно поверили в постмодернистские идеи; но в настоящий момент это не так: мы верны критическому реализму. Слабость их анализа в том, что он сконцентрирован на академических изысканиях, на практиках и предположениях философов, которые не имеют четкого мнения по этому вопросу или не раз его изменили, — из-за чего многие академики попросту решат, что, в конце концов, предпочтительнее придерживаться теорий Фуко, считающегося архипостмодернистом, чем переходить к размышлениям о чём-то новом. Но всё же убедительнее будет сказать, что постмодернизм умер; стоит только разглядеть за спинами академиков продукцию современной культуры.
Большинство магистрантов, которым сегодня предстоит изучать курс литературы постмодернизма, появились на свет в 1985-м году или даже позже, а тем временем все книги изученного мной курса, кроме одной из основных, были написаны до их рождения. Не имеющие ничего общего с современностью, эти книги были опубликованы в совсем другом мире, отличном о того, в котором родились сегодняшние студенты: «Любовница французского лейтенанта», «Ночи в цирке», «Если однажды зимней ночью путник…», «Мечтают ли дроиды об электроовцах?», «Белый шум». А некоторые из произведений, например, «Вавилонская библиотека», были написаны даже до родителей магистрантов. Поставь взамен одних книг другие, из числа работ постмодернистов-сменщиков — «Попугай Флобера», «Возлюбленная», «Земля воды», «Выкрикивая лот №49», «Бледный огонь», «Бойня номер пять», «Ланарк: жизнь в четырех книгах», «Нейромант» или что-нибудь от Брайанта Стэнли Джонсона — и будет ровно тот же результат. Они современны не больше, чем группа «The Smiths», накладные подушки для увеличения бёдер или видеомагнитофоны «Бетамакс». В своё время своим содержанием эти тексты вступили в борьбу с только-только появившейся рок-музыкой и телевидением; по большему счёту, в них авторы не размышляли — не было причин — даже о возможном появлении современных технологий и средств коммуникации — мобильных телефонов, электронной почты, интернета и компьютеров, мощных настолько, что они способны запустить человека на Луну; а ведь это всё новые студенты принимают как должное.
Причина, по которой в программу изучения постмодернистской литературы входят столь старые произведения, в том, что список её не обновляется. Да просто взгляните на рынок культуры: купите романы, опубликованные за последние пять лет, посмотрите нынешние фильмы, послушайте самую свежую музыку или посидите перед телевизором недельку, что чревато, — и вы едва ли где-то заметите проблески постмодернизма. Можете отправиться на любую литературную конференцию, как я в июле, и высидеть дюжину лекций, в которых даже близко не упомянут ни Теорию, ни работы Деррида, Фуко, Бодрийяра. Ощущение того, что Теория отслужила своё, ощущение её бессилия и ненужности академикам в таком объёме тоже тесно связано с увяданием этого культурного течения.
Люди, которые сегодня производят культурный продукт и которые его потребляют — слушают, смотрят, читают, — просто отказались от идей постмодернизма, от его форм. Конечно, иногда метатексты будут появляться перед взором людей — к повсеместному их безразличию, как «Лунапарк» Брета Истона Эллиса; с другой стороны, ныне забытые модернистские романы публиковались даже в 50-60-х годах. Единственное место, где постмодернизм существует теперь — детская мультипликация наподобие «Шрека» и «Суперсемейки», этакая подачка родителям, вынужденным сидеть бок о бок со своими малышами. Это тот уровень, до которого ныне опустился постмодернизм: стать источником ориентированных на дошкольников маргинальных обывательских гэгов, собранных в поп-культуре.
Что такое пост-постмодернизм?
Я верю, что сдвиг к нынешнему состоянию постмодерна — нечто большее, чем простое изменение культурной моды. Условия, при которых некогда размышляли о власти, знаниях, индивидуальности, реальности и времени, изменились внезапно и навсегда. Пропасть между большинством лекторов и их студентами сродни той, которая образовалась в конце 60-х, но причины её появления иного рода. Сдвиг от модернизма к постмодернизму не проистекал из некоего основательного переформулирования установок в условиях культурного производства и потребления; если пускаться в риторику, случилось всего-навсего то, что однажды написавшие «Улисса» и «К маяку» взамен создали «Бледный огонь» и «Кровавую комнату». Но где-то в конце 90-х — начале 00-х развитие новых технологий сильно и необратимо реструктурировало природу автора, читателя, текста и отношений между ними.
Постмодернизм, как модернизм и романтизм до него, фетишизировал [т.е. придавал ему важнейшее значение] автора, даже когда тот предпочёл обвинять самого себя или симулировал самоликвидацию. Но та культура, которая есть у нас сейчас, обожествляет потребителя текста до такой степени, что он становится частью — или всецело — автором произведения. Оптимисты, возможно, разглядят в этом демократизацию культуры; пессимисты укажут на мучительную пошлость и пустоту культурной продукции, создаваемой подобным образом.
Позвольте объяснить. Постмодернизм понимал современную культуру как зрелище, которое доводило индивида до бессилия и в котором проблематизировались вопросы реальности и реального. Поэтому он акцентировался на телевидении и киноэкране. Его наследник же — назову его псевдомодернизмом — превратил действия индивида в необходимое условие существования культурного продукта. Псевдомодернизм включает в себя все телевизионные и радиопрограммы, все «тексты», чей контент и динамика напрямую зависят от участия зрителя или слушателя (хотя оба этих термина — «зритель», «слушатель» — устарели в связи с их пассивностью и акцентом сугубо на приём: неважно, что делают участники голосования «Большого Брата» или трезвонящие в эфир «606» футбольные фанаты, но они не просто смотрят и слушают). [1]
По определению, продукт псеводомодернистской культуры не может и не существует без физического вмешательства индивида в его производство. Вот «Большие надежды» будут существовать в материальном пространстве независимо от того, читает кто-нибудь книгу или нет. После того, как Диккенс закончил писать и издатель опубликовал её, материальная текстуализация — избранный в ней порядок слов — завершена, хотя значения этой текстуализации в том понимании, как люди интерпретируют книгу, остались бы по большей части общедоступными для любых трактовок. Получается, что материальное производство и содержание книги были определены поставщиками — автором, издателем и т.д. — в одиночку, только смысл и интерпретация остались областью, доступной читателям. С другой стороны, шоу «Большой Брат», если рассматривать типичный псевдомодернистский текст, не существовало бы в физическом мире, если бы никто не звонил голосовать за или против участников. Голосование — это часть материальной текстуализации программы, звонящие зрители как бы пишут шоу самостоятельно. Если бы зрители не могли прописать участки «Большого Брата», ситуация бы зловеще напоминала фильм Энди Уорхола: невротические молодые люди вяло скулят и бесцельно болтаются в комнатах дома — и так час за часом. Что делает «Большого Брата» именно шоу, так это зрительский акт — звонок, в данном случае.
Псевдомодернизм охватывает также современные ТВ-программы, чей контент всё больше состоит из мэйлов и SMS, отправленных в комментарии, бегущей строкой расчерчивающие новости. Терминология интерактивности неприемлема и здесь, поскольку обмена нет; вместо этого, зритель входит в программу, пишет её сегмент и затем выходит, возвращаясь к пассивной роли. Псевдомодернизм включает компьютерные игры, которые помещают индивида в контекст, где тот изобретает культурный контент в заранее обозначенных пределах. И содержимое каждого индивидуального акта игры зависит от конкретного игрока.
Другой псевдомодернистский культурный феномен — Интернет. Его центральный акт состоит в том, что индивид, кликая мышкой, двигается сквозь страницы таким образом, который не может быть повторен, прокладывает сквозь культурную продукцию тропу, которой не было прежде и не будет после. Это куда более интенсивное взаимодействие с культурным процессом, чем могла бы предложить литература, и оно даёт явное чувство (или иллюзию) индивидуального контроля, управления, сопричастности к культурному миру. У страниц Интернета нет автора, вряд ли пользователь знает, кто написал их и кто их модерирует. Большинство из этих мифических авторов либо требуют, чтобы индивид выполнял их работу — как в Streetmap или RoutePlanner, [2] — либо позволяют ему присоединиться к их числу, как в Википедии, либо просят оставить фидбэк, как на сайтах СМИ. В любом случае, главное свойство Интернета — возможность пользователя самостоятельно создавать страницы, к примеру, блоги.
Интернет преобладает в псевдомодернизме и определяет его; однако, в новую эпоху наблюдается модернизация и старых форм. То же кино всё больше и больше напоминает компьютерную игру. Образы, некогда пришедшие из реального мира — превращённые в кадры на съёмочной площадке, подогнанные под музыку и отредактированные гениальными режиссёрами, желающими управлять мыслями и эмоциями зрителя, — теперь всё чаще создаются с помощью компьютера. И выглядят компьютерными. Там, где некогда спецэффекты, как предполагалось, превращали невероятное в правдоподобное, CGI сегодня часто, иногда непреднамеренно, работает так, что вероятное выглядит ненатурально. Примеры тому — многие кадры «Властелина Колец» или «Гладиатора». Да, многотысячные битвы действительно случаются, но в псевдомодернистском кино они выглядят так, как если бы они происходили только в киберпространстве. Так, кино сдало свои культурные позиции не только компьютеру, который теперь генерирует образы, но и компьютерным играм, которые моделируют отношения со зрителем.
Аналогично, в эпоху псевдомодернизма телевидение покровительствует развитию не только реалити-шоу (это, кстати, неуместный термин), но и всевозможным «магазинам на диване» и викторинам, где зритель звонит в студию, чтобы отгадать загадку в надежде выиграть деньги. Телевидение благосклонно и к явлениям типа Ceefax [3] и телетекста. Но вместо того, чтобы ныть над сложившейся ситуацией, полезно найти решение, позволяющее сделать эти новые условия пригодными для распространения культурных ценностей взамен пустоты, в настоящее время очевидной. Очень важно понять, что в то время как форма контакта может измениться (шоу «Большой Брат», вероятно, увянет), условия, при которых индивиды связывают себя с телевизионным экраном и в которых, следовательно, вещают теле- и радиоведущие, уже трансформировались. Чисто «впечатлительная» функция телевидения, как и всего искусства, стала незначительной: центрально место сейчас занимает деятельная, активная ковка человека, который бы стал получателем информации. При всём при этом, зритель чувствует себя сильным и действительно нужным; зато автор — в традиционном понимании — либо принижается до статуса того, кто просто устанавливает параметры, с которыми работают зрители, либо становится совершенно незначительным, вынесенным за пределы процесса; а «текст» одновременно характеризуется и своей гиперэфемерностью и своей нестабильностью. Зритель определяет текст — если не его содержание, то хотя бы последовательность фрагментов; вы бы не стали читать «Миддлмарч» Джорджа Эллиота, перескакивая со страницы на страницу — с 118 на 316, на 401, на 501, но вы вполне и по праву можете прочесть таким образом телетекст.
Жизнь псевдомодернистского текста исключительно коротка. В отличие от, скажем, сериала «Башни Фолти», реалити-шоу нельзя повторить в их оригинальной форме, поскольку случайные звонки в эфир заново не воспроизвести, а без возможности звонка подобные шоу становятся иной, менее привлекательной сущностью. Ceefax’овский текст умер спустя пару часов. Если учёные, ссылаясь на веб-страницы, уточняют дату акта, то лишь потому, что страницы слишком быстро исчезают или начинают существовать в изменённом виде. Текстовые сообщения и емэйлы чрезвычайно сложно сохранить в их первоначальном виде; распечатка емэйл-сообщения превращает его в нечто стабильное, как и письмо, но привычное для него состояние — электронное — уничтожается. «Горячие линии» радио, компьютерные игры — их срок годности краток, они устаревают слишком быстро. Культура, сформированная такими вещами, не может иметь памяти — нет того тяжкого ощущения предшествующего культурного наследия, которое испытывали модернизм и постмодернизм. Невоспроизводимый и мимолётный, псевдомодернизм страдает амнезией: есть только культурные акты настоящего, не связанные ни с будущим, ни с прошлым.
Я уже наводил вас на мысль, что культурная продукция псевдомодернизма банальна. Содержание псевдомодернистских фильмов обычно полно действий, которые создают намёк на жизнь — и тут же его уничтожают. Ребяческий примитивизм сценария резко контрастирует с изысканностью технических эффектов современного кинематографа. Большинство текстовых сообщений бессодержательны и пусты в сравнении с тем, что образованные люди писали друг другу в прошлой эпохе. Во всём доминируют пошлость и мелкость. Псевдомодернистская эра, по крайней мере сейчас, — культурная пустыня. Хотя, вероятно, со временем мы настолько привыкнем к новым условиям, что сможем художественно и осмысленно в них выражаться (и тогда можно будет прекратить использование данного мной уничижительного ярлыка «псевдомодернизм»), в настоящее время мы в самом центре шторма производственной активности человечества, когда нет почти ничего сколько-нибудь стабильного и имеющего воспроизводимую культурную ценность — всего того, на что человечество могло бы взглянуть через пятьдесят-двести лет и оценить как-то иначе.
В некоторой степени, псевдомодернизм — не более чем технологически обоснованный сдвиг в культуре к центру того, что существовало всегда; аналогично, метапроза была и прежде, но никогда так не фетишизировалась, как в эпоху постмодернизма. Телевизор постоянно пользовался участием зрителей, как это делали до него театр и другие перфомативные искусства, но зрительский акт лишь дополнял, а не был необходимостью: ныне же акт участия сразу же встраивается в телепрограмму. Активные культурные формы — от карнавала до пантомимы — существуют очень давно. Но существование ни одной из этих форм не предполагалось в виде письменного или иного материального текста, хотя проявились они [формы] именно в культуре, которая фетишизировала такие тексты; тогда как сегодня псевдомодернистский текст со всеми его особенностями выступает как центральная, доминирующая парадигматическая форма культурной продукции, хотя культура всё ещё знает и другие. Но не следует эти иные формы клеймить «пассивными» против псевдомодернистских «активных». Чтение, прослушивание музыки или просмотр видео всегда были активными; но в действиях псевдомодернистского автора есть телесность (читайте о «симуляции» у Бодрийяра и «текстуальном теле» у Барта), и необходимость его актов в отношении структуры текста — в дополнение к имеющемуся господствованию новой формы, которое изменило культурный баланс сил (обратите внимание, как кино и телевидение, вчерашние гиганты, склонили перед ней голову). Это принимает вид социально-историко-культурной гегемонии двадцать первого века. Кроме того, активность псевдомодернизма имеет свою специфику: она электронная, текстуальная, но эфемерная.
Щелчок в изменениях
Действие в постмодернизме, как и до него, — читать, смотреть, слушать; в псевдомодернизме — звонить, кликать, нажимать кнопки, сёрфить, сёрчить, свайпить и скачивать. В этом и разрыв между поколениями, приблизительное разделение людей на родившихся до и после 1980-го. Родившиеся позже, вероятно, видят сверстников свободными, независимыми, изобретательными, динамичными и энергичными, такими, чьи голоса в общей массе уникальные, рельефные и слышимые; постмодернизм же — в том числе и более ранние парадигмы — будет казаться им элитарным, скучным, далеким от реальности монотонным монологом, который угнетает и поглощает их. Появившиеся на свет до 1980-го, наоборот, увидят в современниках не людей, но тексты, попеременно жестокие, порнографичные, нереальные, тривиальные, пресные, конформистские, чрезмерно потребительские, бессмысленные, безмозглые (взгляните, к примеру, какую бессмысленную чушь пишут на некоторых страницах Википедии или сколь мало контекста в Сифаксе). «Довосьмидесятникам» будет казаться, что всё появившееся до прихода псевдомодернизма принадлежит золотой эпохе интеллигенции, творчества, бунта и подлинности. Поэтому псевдомодернизм у них ассоциируется с напряжённостью, возникающей, когда с помощью изощрённых технологических средств передаётся безвкусный и глупый контент; здесь культурный момент подытожен в бессмысленности сообщения типа «Я в автобусе», отправленного пользователем мобильного телефона.
Вслед за принятием нового взгляда на реальность стало ясно, что господствующие основы мышления тоже изменились. Пока продукты постмодернистской культуры были преданы тому же «историческому консервированию», какое в своё время пережили модернизм и романтизм, заложенные им [постмодернизмом] интеллектуальные тенденции — феминизм, постколониализм и т. д. — сегодня оказываются изолированными в новой философской среде. Академия — говоря о ней как о целом институте сегодня, особенно в Британии, настолько завалена предположениями и практиками, пришедшими из рыночной экономики, что представляется совершенно неправдоподобным, будто академики могут рассказать своим студентам о том, что они живут в постмодернистском мире с его многообразием идеологий, мировоззрений и уникальных, живых голосов. Каждый шаг академиков контролирует рынок, они не могут проповедовать разнообразие, когда их жизни находятся во власти того, что на практике сводится к потребительскому фанатизму. За последние десять лет мир не стал шире мыслить, но, наоборот, сузился интеллектуально. Там, где Лиотар [4] некогда увидел крах Великих Нарративов, псевдомодернизм видит идеологию разрастания рыночной экономики, поднятой до уровня единственного и неодолимого регулятора социальной активности — монополистического, всепоглощающего и всеразъясняющего; и это состояние должен признать каждый академик, как бы не было ему неприятно. Псевдомодернизм — парадигма приспособленчества, вовлечения в потребление; и весь мир движется в этом направлении, как если б его раздали или перепродали частями.
Но это фаталистическое беспокойство распространяется далеко за пределы геополитики, связывается с каждым аспектом современной жизни; от всеобщего страха социального упадка и потери себя как личности до укоренившейся тревоги за здоровье и питание; от переживаний по поводу деструктивных климатических изменений до последствий персональной некомпетентности и беспомощности, о которых кричит современное телевидение, попутно разъясняющее, как правильно убраться в доме, воспитать детей или остаться платёжеспособным. Это абсолютно современная технологизированная невежественность: человек псевдомодернизма постоянно, в любое время может общаться с кем-то с другой стороны планеты, но ему же необходимо разъяснить, что для здоровья нужно есть овощи — факт, который был известен даже в Бронзовую эпоху. Человек может управлять телевизионными программами, но не знает, как ему что-нибудь съесть — более чем характерный сплав несерьёзного и продвинутого, беспомощного и мощного. По разным причинам, эти люди не обладают «неверием в Большие Нарративы» — чертой, которая была вполне типичной, по утверждению Лиотара, для постмодернистов.
Псевдомодернистский мир, такой страшный и, казалось бы, неуправляемый, подпитывается желанием вернуться к инфантильной игре, атрибуты которой тоже характеризуют псевдомодернистский культурный мир. Принятая здесь типичная эмоциональная установка, полностью заменяющая ироническое гиперсознание — транс, состояние существования индивида, полностью поглощённого внешней деятельностью. Взамен невроза модернизма и постмодернистского нарциссизма, на месте упразднённого им мира псевдомодерн создает новую, невесомую пустоту безмолвного аутизма. Ты кликаешь, ты жмёшь кнопки, ты вовлечён, поглощён, вечно в состоянии принятия решения. Ты текст, у которого нет «автора»; и не ничего кроме, нет иного времени и места. Ты свободен. Ты текст. А текст вытесняется.
Примечания переводчика:
Перевод: Станислав Онасенко
Автор: Алан Кирби, профессор
Оригинал: The Death of Postmodernism And Beyond, 2006