чему учит рассказ метель житков
Краткое содержание Житков Метель для читательского дневника
Деревенская учительница Марья Петровна попросила своих соседей свозить ее и сына в соседнюю деревню Ульяновка к своей коллеге. А повез ее и сына мальчишка по имени Коля. Ему было 15 лет, но в тот момент Николай чувствовал себя взрослым из-за такого поручения.
На улице была зима. Коля усадил в сани учительницу с сыном, укутал их, и они благополучно добрались до Ульяновки. Николай остановился там у своего дядьки. Немного погостив, Коля и его попутчики собрались ехать обратно. Дядька Коли сказал, что скоро будет метель и лучше им никуда не ехать, а переждать. Но Коля был уверен, что они успеют добраться до своей деревни, ведь это всего 5 верст.
Немного отъехав, Коля понял, что становится ехать все тяжелее и тяжелее. Учительница предложила повернуть обратно и переждать, но Николай не показывал беспокойства и говорил, что они доедут. Через какое-то время они встретили на дороге мужиков, а кони еле передвигались. Мужики предложили остаться заночевать в деревне, помогли вывести коней из снега, вынесли на руках из заметенной повозки учительницу и ее сына. Но Николай снова отказался и говорил, что они доедут.
По дороге Коля провалился в полевой колодец. Он переживал, что из-за своего упрямства погубит учительницу с сыном. Собрав все силы, он карабкался по стенам колодца и сумел выбраться. Выбравшись, он потерял повозку из вида. Но потом увидел учительницу, стоявшую около повозки и еле стоявших лошадей. Он дал лошадям сена из повозки, они отдохнули, но были замерзшие.
Немного передохнув, они отправились дальше. Через какое-то время они наткнулись на что-то твердое впереди. Это был забор. Так они доехали до населенного пункта.
Этот рассказ учит тому, что нельзя быть самоуверенным, нужно думать о людях, за которых несешь ответственность.
Читать краткое содержание Метель. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений
Житков. Краткие содержания произведений
Картинка или рисунок Метель
Другие пересказы и отзывы для читательского дневника
Антон Гофмиллер родился в бедной семье чиновника, в городке близ Венгерской границы. Его отдали учиться в военное училище, а благодаря связям своей тетки, Антону удалось попасть в кавалерию.
Надя собирается замуж за сына местного протоиерея, Андрея Андреевича. Родственники Нади, властная бабушка и мать заняты приготовлением к свадьбе. В доме гостит дальний родственник семьи Саша, он болен чахоткой.
Сказка братьев Гримм «Сладкая каша» повествует о том, как однажды девочка из одной бедной семьи пошла в лес за ягодами, так как им нечего было есть.
В избе живет крестьянская семья: муж Прокол, жена Дарья и их два ребенка Маша и Гриша. Даря ждет третьего малыша.
Мадам Жизнь
Познавательно-развлекательный проект
Отзыв о рассказе Житкова «Метель»
Главный герой рассказа Бориса Житкова «Метель» из сборника «Что бывало» — деревенский мальчик Коля. Однажды зимой он повез местную учительницу Марью Петровну и ее сына в соседнюю деревню Ульяновку. Ехать было недалеко, около пяти верст, и поездка не заняла много времени. В Ульяновке учительница отправилась в гости к своей знакомой, а Коля пошел к своему дядьке.
Когда Коля запряг лошадей в сани и усадил учительницу с сыном, погода существенно испортилась. Дядька предложил переждать метель в Ульяновке, но мальчик все равно решил ехать, надеясь, что успеет проскочить, пока не началась метель.
Однако его замысел не удался. Когда отъехали от Ульяновки, началась такая метель, что дорога скрылась под слоем снега. Учительница обеспокоилась ситуацией и предложила Коле вернуться в Ульяновку, пока не поздно. Но Коля сказал, что ехать недалеко и он справится с ситуацией.
Вскоре они заблудились. Марья Петровна предложила Коле бросить поводья, чтобы лошади сами нашли дорогу домой, но кобылки были совсем молодые, по этой дороге они ехали первый раз, и вскоре мальчик понял, что лошади возят сани по кругу.
Потом Коля пытался ориентироваться по ветру. Он помнил, с какой стороны дул ветер, когда они выезжали из Ульяновки, и теперь направлял сани так, чтобы они двигались в сторону дома.
Но и это не помогло справиться с ситуацией. Лошади потеряли дорогу и стали глубоко проваливаться в снег. Коля остановил сани и пошел искать дорогу, но провалился в колодец. Ему удалось из него выбраться, и после этого он с трудом нашел то место, где оставил сани.
Долго они блуждали по степи, находящейся во власти метели. И лишь по счастливой случайности сумели выбраться к жилью. Когда сын Марьи Петровны спросил, куда они приехали, Коля ответил, что не знает. Главным было то, что они сумели добраться до места, где жили люди.
Таково краткое содержание рассказа.
Главная мысль рассказа заключается в том, что нельзя быть самонадеянным. Когда Коля решил возвращаться домой, невзирая на приближающуюся метель, дядька советовал ему не ехать, переждать непогоду. Но Коля самонадеянно решил, что успеет доехать до дома и, в результате, чуть не погубил себя и учительницу с сыном.
Рассказ учит быть осторожным и осмотрительным, не рисковать без особой на то причины, и осознавать ответственность за жизни других людей.
В рассказе мне понравился главный герой, мальчик Коля, который, хоть и принял неправильное решение, стремился к тому, чтобы исправить свою ошибку. Всю дорогу он заботился о своих пассажирах, укрывал их сеном от метели, не отчаивался и искал пути к спасению. Коле не хватило житейской мудрости. Хорошо, что все закончилось хорошо. Но в следующий раз Коле шаги просчитывать нужно более тщательно.
Какие пословицы подходят к рассказу Житкова «Метель»?
На удачу надейся, а сам не плошай.
Метель зиме за обычай.
Умел ошибиться, умей и поправиться.
Все хорошо, что хорошо кончается.
Эта запись защищена паролем. Введите пароль, чтобы посмотреть комментарии.
«Метель» читательский дневник
Всего получено оценок: 647.
Всего получено оценок: 647.
«Метель» — одно из пяти произведений цикла «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Мистическая история, в которой главная героиня самым загадочным способом обрела своего суженого.
Краткое содержание «Метель» для читательского дневника
Название: Метель
Число страниц: 12. Пушкин Александр Сергеевич. «Повести покойного Ивана Петровича Белкина». Издательство «Литера». 2017 год
Жанр: Повесть
Год написания: 1830 год
Время и место сюжета
Действие повести берёт своё начало в 1811 году в России, в поместье Ненарадово. К своей логической развязке история приходит два года спустя, после окончания войны с Наполеоном.
Главные герои
Гаврила Гаврилович Р. – богатый помещик, добрый, гостеприимный, радушный хозяин, любящий и заботливый отец.
Марья Гавриловна – единственная дочь Гаврилы Гавриловича, умная, красивая, романтичная девушка.
Владимир – возлюбленный Марьи Гавриловны, бедный прапорщик, погибший на войне.
Бурмин – гусарский полковник, умный, насмешливый молодой человек.
Сюжет
В родовом поместье Ненарадове жил богатый помещик Гаврила Гаврилович Р. со своей женой и единственной дочерью. Был он очень добрым, гостеприимным человеком, и в его доме часто собирались гости. Многие из них приезжали ради Марьи Гавриловны – его юной дочери, красивой девушки, воспитанной на французских романах. Вот только её сердце было уже занято – Марья Гавриловна была без памяти влюблена в бедного армейского прапорщика Владимира, который проводил свой отпуск в соседней деревушке.
Узнав о сердечной привязанности дочери, Гаврила Гаврилович запретил ей даже думать о Владимире, считая его крайне неподходящей партией. Тогда Владимир стал настаивать на тайном венчании, после которого можно было броситься в ноги к родителям, моля о прощении и благословении.
Марья Гавриловна долго колебалась, но в итоге поддалась уговорам своего возлюбленного. Они условились, что в назначенный вечер она незаметно выйдет на крыльцо, сядет в сани и приедет в церковь, где её уже будет ждать Владимир со священником.
В тот вечер разыгралась сильная метель, и Владимир сбился с пути. Всю ночь он проплутал в поисках дороги к деревенской церквушке. Лишь под утро он нашёл дорогу, но церковь была уже заперта.
Тем временем Марья Гавриловна, как обычно, утром вышла к завтраку. Она была внешне спокойна и задумчива, но к вечеру с ней случилась сильная горячка. В бреду она повторяла имя Владимира, упоминала их тайну, но слова её были так бессвязны, что никто ничего не понял. Родители, испугавшись за здоровье любимой дочери, решили дать согласие на её брак с Владимиром. К их большому удивлению, молодой человек ответил решительным отказом на их приглашение и попросил больше никогда не тревожить его. Вскоре он отправился на войну, где получил ранение и скончался.
Ушел в мир иной и Гаврила Гаврилович, оставив дочь богатой наследницей. Вокруг Марьи Гавриловны так и вились женихи, но она была верна умершему Владимиру. Тем временем война закончилась, и неподалеку от Марьи Гавриловны поселился раненый гусарский полковник Бурмин. Молодые люди сразу поняли, что их связывает много общего, но ни один из них не решался сделать первый шаг. Наконец Бурмин отважился на признание – он сказал, что очень любит Марью Гавриловну, но не может жениться на ней, поскольку уже женат на таинственной незнакомке. Полковник рассказал, как однажды во время сильной метели сбился с дороги и, увидев вдали огонёк, зашёл в церковь. Внутри находились люди, которые, по всей видимости, ждали его. По недопустимому легкомыслию Бурмин обвенчался с незнакомой девушкой, которая взглянула на него лишь после обряда и тут же лишилась чувств. Услышав эту историю, Марья Гавриловна побледнела и призналась, что той самой девушкой была она. Бурмин бросился к её ногам.
Вывод и своё мнение
В произведении поднята тема мистицизма, рока, случая в судьбе человека. Марья Гавриловна была уверена, что по легкомыслию сломала свою жизнь. На деле же выяснилось, именно благодаря той роковой метели её жизнь изменилась к лучшему. Кто знает, возможно, она не была бы счастлива в браке с Владимиром. Вмешательство высших сил освободило её от этого брака, навсегда связав с Бурминым, которого впоследствии она полюбила всем сердцем.
Главная мысль
Не всё в жизни зависит от человека. Порой большую роль в судьбе играет случай.
Авторские афоризмы
«…Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и следственно была влюблена…»
«…вероятно любовь была причиною её болезни…»
«…Как сильно билось русское сердце при слове отечество. »
«…но — я несчастнейшее создание… я женат. »
Толкование непонятных слов
Венчание — священный обряд, соединяющий узами двух любящих людей.
Верста — русская единица измерения расстояния, равная 1066,8 м.
Корнет — младший офицерский чин.
Горячка — болезнь, сопровождающаяся высокой температурой, жаром.
Новые слова
Радушие — сердечное, ласковое отношение, соединённое с гостеприимством, с готовностью помочь, оказать услугу.
Околица — изгородь вокруг деревни или у края деревни.
Сетовать — жаловаться, пенять, печалиться.
Борис Житков — Метель: Рассказ
Мы с отцом на полу сидели. Отец чинил кадушку, а я держал. Клепки рассыпались, отец ругал меня, чертыхался: досадно ему, а у меня рук не хватает. Вдруг входит учительша Марья Петровна — свезти ее в Ульяновку: пять верст и дорога хорошая, катаная, — дело на святках было.
Я оглянулся, смотрю на Марью Петровну, а отец крикнул:
— Да держи ты! Рот разинул!
А Марья Петровна строго спрашивает:
— Вы мне прямо скажите: повезете или нет?
Отец в бороду говорит:
— Некому у нас везти! — И стал клепки ругать крепче прежнего.
Марья Петровна повернулась — и в двери. Мать накинула платок и, в чем была, за ней.
Я тоже подумал, что стыдно. Вся деревня знает, что мы новую пару прикупили, двух кобылок, и что санки у нас есть городские.
Мать вернулась сердитая.
— Иди, запрягай сейчас, живым духом! Я держать буду. — Оттолкнула меня и села у кадушки.
Вижу, отец молчит. Я вскочил и стал натягивать валенки. Живой рукой запряг. Торопился, а то вдруг отец передумает?
Запряг я новых кобылок в городские санки, сена навалил в ноги, сел на облучок бочком, форсисто, и заскрипел санками по улице прямо к школе.
День солнечный был, больно на снег глядеть — так блестит; парой еду, и на правой кобылке бубенчики звенят. Только кнутовищем в передок стукну — эх, как подымут вскачь! — молодые, держи только.
Чертом я подкатил к учительше под окно. Постучал в окно, кричу:
— Подано, Марья Петровна!
Сам около саней рукавицами хлопаю — рукавицы батькины, и руки здоровые кажутся — как у большого.
Марья Петровна кричит в двери — из дверей пар, и она — как в облаке:
— Иди погрейся, — кричит, — пока мы оденемся.
— Ничего, — говорю, — мы так, нам в привычку.
Топаю около саней, шлею поправляю, посвистываю. А что? Пятнадцать лет, мужик уже скоро вполне.
Вот вышли они: Марья Петровна и Митька. Она своего Митьку завязала — глаз не видать. Весь в платках, в башлыке, чужая шуба до полу, еле идет, путается и дороги не видит. Учительша его за руку тянет. А ему тринадцатый год. Летом мы с ним играли, подрались; я ему, помню, накостылял. Ему стыдно, что его такой тютей укутали, разгребает башлык варежкой, а я нарочно ему ноги в сено заправляю, прикрываю армяком.
Вскочил на облучок, ноги в сторону, обернулся:
— Трогать прикажете? — И зазвенел по дороге. Скрипят полозья — тугой снег, морозный.
Пять верст до Ульяновки мигом мы доехали. Марья Петровна Митьке все говорила:
— Да не болтай ты — надует, простудишься!
А я на кобыл покрикиваю.
В Ульяновке они у тамошней учительши гостили. А я к дядьке пошел.
Еще солнце не зашло, присылает за мной — едем.
Ульяновка, надо сказать, вся в ложбине. А кругом степь; на сто верст одни поля.
Дядька глянул в дверь и говорит:
— Вон, гляди, воронье под кручу попряталось, вон черное на самом снегу умостилось — гляди, кабы в степи-то не задуло. Уж ехать — так валяй вовсю, авось проскочишь.
— Ладно, — говорю, — пять верст. Счастливо! — И отмахнул шапкой.
Пока запрягал, пока учительша Митьку кутала, смотрю — сереть стало. Только я тронул, а дядька навстречу идет, полушубок в опашку.
— Не ехать бы, — говорит, — на ночь-то! Остались бы до утра.
А я стал кричать нарочно, чтобы учительша не услыхала, что дядька говорит:
— Хорошо, я матке поклонюсь. Ладно! Спасибо!
И стегнул лошадей, чтобы скорее от него подальше.
Выбрались мы из низинки. Вот она, ровная степь, и дует поземка, по грудь лошадям метет снег. И на минуту подумалось мне: «Ай вернуться?» И сейчас как толкнул кто: мужик бы не струсил; вот оно, скажут, с мальчишкой-то ездить — завез, и ночуй. Пять верст всего. Я подхлестнул лошадей и крикнул весело:
— А ну, не спи! Шевелися!
Слушаю, как лошади топочут: дробно бьют, — не замело, значит, дороги. А уж глазом не видать, где дорога: метет низом, да и небо замутилось. Подхлестнул я лихо, а у самого в груди екнуло: не было б греха.
А тут Марья Петровна сзади говорит из платка:
— Может быть, вернемся, Колька? Ты смотри!
— Чего, — говорю, — там смотреть, пять верст всего. Вы сидите и не тревожьтесь. — И оправил ей армяк на коленях.
Тут как раз от Ульяновки в версте выселки, пять домов на дороге. И вот я туда, а тут сугроб. Намело горой. Я хотел свернуть, вижу — поздно.
Ворочать буду — дышло сломаю. И я погнал напролом. Сам соскочил, по пояс в снегу, ухаю на лошадей грубым голосом. Они станут, отдышатся и опять рвут вперед.
Летит снег; как в реке, барахтаются мои кобылки. Собака затявкала на мой крик. Баба выглянула — кацавейка на голове. Постояла — и в избу.
Гляжу: мужики идут не торопясь по снегу. Досадно мне стало. Выходит, что я сам не могу. Я толкал что есть мочи сани, нахлестывал лошадей, спешил стронуть до мужиков, но лошади стали. Мужики подошли.
— Стой, не гони, дурак, выпрягать надо.
И старик с ними. Хлибкий старичок. Выпрягли лошадей. Учительшу и Митьку на руках вынесли. Вывернули сами — вчетвером-то эка штука!
— Ночуй, — говорит, — здесь, метет в поле.
— Ладно, — говорю, — учительша пусть как знает, а я еду, некогда мне вожжаться. — И стал запрягать. Руки мерзнут, ремни мерзлые — колодой стоят. — Еду я — и край! — говорю.
— Добром тебе говорю — смотри и помни: звал я тебя, не мой грех будет, коли что.
— Ну, что, — кричу, — едете? — И взял вожжи.
Марья Петровна села. Я тронул и оглянулся. Старик стоял среди дороги и крикнул мне:
Я еле через ветер услышал. Без охоты лошади тронули. Ой, вернуться!
— А, черт! Пошла! — И ляпнул я кнутом по лошадям. Поскакали. Я оглянулся, и уже не видно ни домов, ни заборов — белой мутью заволокло сзади.
Я скакал напропалую вперед, и вот лошади стали уже мягко ступать, и я увидел, что загрузает нога. Я придержал и с облучка ткнул кнутовищем в снег.
— Что? Что? — всполохнулась Марья Петровна. — Сбились? Этого я и боялась.
— Чего там бояться? Вот она, дорога.
А кнут до половины залез в снег.
— А ну, задремали! — И дернул вожжи. Лошади пошли осторожной рысцой.
И вот вижу я, что валит уж снег с неба, сверху, несет его ветер, кружит, как будто того и ждала метель, чтоб отъехал я от выселков. Вот, как назло, заманила и поймала. И сразу в меня холод вошел: пропали! Поймала и знает, где мы, и заметет, совсем насмерть заметет, и спешит, и воет, и торопится…
— Что? Что? — кричит учительша.
А я уже не отвечаю: чего там что? Не видишь, мол, что? Заманила метель в ловушку. Да я сам же, дурак, скакал прямо сюда. Конец теперь!
И вспомнился старичок, как он на дороге стоял, на ветру его мотало.
И вдруг Митька взвыл, ревом взвыл, каким-то страшным голосом, не своим:
— Назад, назад! Ой, назад! Не хочу! Не надо! Назад! — И стал червем виться в своих намотках.
Мать его держит; он бьется, вырывается и ревет, ревет, как на кладбище, рвет на себе башлык.
— Митя! Митя! Да в самом же деле, да что же это? Митечка!
У меня руки ходуном пошли. Я задергал вожжами. Ветер сечет, слезит глаза, забивает снегом. Мне от слез горько и от этого реву Митькиного, а она еще в голос молится. А куда его поворачивать? Всюду одно: снег и снег. Дыбом его подняло и метет и крутит до самого неба.
И вдруг учительша нагнулась ко мне, слышу, в самое ухо кричит:
— Пусти лошадей, пусть они сами вывезут, пусть они сами.
Я бросил вожжи. Лошади шагом пошли.
А учительша причитает:
— Лошадушки! Милые! Милые лошадушки! Да что же это? Господи!
Я отвернулся от ветра, глянул: они с Митькой от снега белые-белые, как из снега вылеплены. Посмотрел — и я такой же. И представилось мне, что занесет нас, заметет, и потом найдут нас троих замерзшими, так и сидим в санях съежившись. И не дай бог я живой останусь — вот оно, заморозил, погубил. И опять старик причудился: «Звал я тебя, не мой грех, коли что». А теперь уж все равно никуда не приехать.
И вдруг я увидел, что наехали мы на колею. Глянул я — от наших саней, от подрезных, колея. И увидел я, что кружат лошади. Да куда они вывезут? Неделю они у нас, ездил батька раз всего в волость за карточками. Я вырвал клок сена, свил жгутом, слез, втоптал в снег. И вот опять наехали мы на колею, и вот он, мой жгут, торчит, и замести не успело; тут мы на месте крутимся. И понял я вдруг, что можно сто верст в этой метели ехать, ехать, и никуда не приедешь, все равно как не стало на свете ничего, только снег да санки наши.
— Ну, что? Ну, что? — спрашивает учительша.
— Кружат, — говорю, — никуда не идут, не знают.
И она заплакала. И вот тут меня ударило: что я наделал! Погубил, погубил, как душегуб. И захотелось слезть и бежать, бежать, пусть я замерзну, пусть заметет с головой, черт со мной совсем!
И вдруг Марья Петровна говорит:
— Ничего, мы тут ночевать будем. Авось как-нибудь. Уж вместе, коли что…
И спокойно так говорит. И вот тут как что в меня вошло. Остановил я лошадей. Слез.
— Полезайте, — говорю, — вы, Марья Петровна, с Митькой вниз. Я вас укрою. Полезайте, дело говорю. — И стал сено разгребать. Как будто и не я стал, все твердо так у меня пошло.
Смотрю, она слушает, лезет и Митьку туда упрятала. Скорчились они там. Я их сеном, армяком подоткнул кругом, и сейчас же снегом замело их сверху, только я знаю, что они там и тепло им, как будто дети мои, а я им отец. И как будто в ум я пришел. Дует ветер мне в ухо, перетянул я шапку на сторону и вспомнил: ведь в левое ухо мне дуло, как я из выселков ехал. Дуть ему теперь в правое, и выеду я назад; не больше версты я отъехал, не может быть, чтобы больше; здесь они должны, заборы эти, быть. Я погнал лошадей и пошел рядом. Иду правым ухом к ветру. Слышу, кричит что-то Марья Петровна из саней, еле слыхать, как за версту голос. Я подошел:
— Вам чего? Подоткнуть?
— Не отходи от саней, Коленька, — говорит, — не отходи, милый, потом залезешь, погреешься. Гукай на лошадей, чтобы я слышала.
— Ладно, — говорю, — не беспокойтесь.
«Ничего, — думаю, — живые там у меня».
Вижу, лошади стали: по самое брюхо в снегу. Я пошел вперед.
Сам все на сани оглядываюсь — не потерять бы. Лошади головы подняли, глядят на меня бочком, присматриваются. Вижу, там снегу больше да больше. Я тихонько стал сворачивать по ветру. Думаю: сугроб это, и я объеду. И только я снова на выселки сверну — опять намет. И вижу: не пробиться к выселкам. А если влево за ветром ехать, то должна быть Емельянка, и туда семь верст. И вот пошел я за ветром и вижу: меньше снегу стало, — это мы на хребтину выбрались — сдуло ветром снег.
А я все так: пройду вперед и вернусь к лошадям. Веду под уздцы. Пройду, сколько мне сани видны, и опять к лошадям, веду их. А как иду рядом с лошадью, она на меня теплом дышит, отдувается. И уж опять нельзя идти по ветру — снегу наметы впереди; прошел я — и по грудь мне. Только я уж знаю, что мы хребтиной идем, а вот тут овраг, а через овраг Емельянка. Лошадь мне через плечо голову положила и так держит, не пускает. Я все в уме говорю: «Тут, тут Емельянка» — и нарочно себе кнутом показываю, — чтобы вернее было, что тут.
Иду я рядом с лошадью, и вдруг мне показалось, что мы уже век идем, и нигде мы, и никакой Емельянки нет, и совсем мы не там, и что крутим, неведомо где. А тут Марья Петровна высунулась.
— Где, где ты, Коля, Коленька? Что тебя не слыхать? Голос подавай! Иди погрейся, я побуду.
— Что? Что? — кричу я. — Сидите, ничего мне.
— Надень, надень башлык, Николай!
Мне даже и не показалось чудно тогда, что она меня Николаем назвала. Это с Митьки башлык.
И опять ударило меня: «Ведь не доедем до Емельянки! Погубитель я ваш!»
Я не хотел башлыка брать, мне надо первому замерзнуть. Пусть я замерзну, а их живыми найдут.
Я взял, обмотался. Отдам, как замерзать буду. И решил повернуть на Емельянку, попробовать. Теперь она уж чуть сзади должна быть. Сунулся и залез в снег, как в воду. Вдруг стало мне холодно, всего трясти стало, прямо бить меня стало, не могу ничего; думаю, раздергает меня по клочкам этой тряской. Вот, думаю, как оно замерзают. И кто знал, что так мне пропасть придется? И очень так просто, и хоть просто, все равно назад ходу нет. Я пошел в другой бок. Все на санки оглядываюсь, а лошади на меня смотрят. Вижу, меньше тут снегу; стал ногой пробовать. И вдруг пошла, пошла нога ниже… и весь я провалился, и лечу, ссовываюсь вглубь — и тьма. И я уже стою на чем-то, и тихо-тихо, только чуть слышно, как шуршит метель над головой. Как в могилу попал.
Я пощупал — узко и острый камень вокруг. И понял, что я в колодец провалился. Роют у нас люди колодцы в степи по зароку. Узкие, как труба, и кругом камнем выкладывают, чтобы не завалились.
Меня все трясло, все разрывало холодом, и я решил, что все пропало, и пусть я здесь замерзну, пусть меня снегом завалит. Заплачу и помру тут, а они как-нибудь, может, и доживут до утра.
Скорчился и сижу. Не знаю, сколько я сидел так. И перестало меня бить холодом, стало тепло мне в яме… И вдруг хватился я! Так и привиделось, как они там в санях, и заметет их снегом — и лошадей и санки, и там Митька и Марья Петровна. Вылезти, вылезти! И стал я карабкаться по камням вверх, ноги в распор, руками скребусь, как таракан. Вылез с последним духом и лег спиной на снег. Воет метель, пеной снег летит.
Я вскочил, и ничего нет — нет саней. Я пробежал — нет и нет. Потерял, и теперь все пропало, и я один, и лепит, бьет снегом. Злей еще метель взмылась, за два шага не видать.
Я стал орать всем голосом, без перерыву; стою в снегу по колено и все ору:
— Гей! Го! Ага! — Выкричу весь голос и лягу на снег, пусть завалит и — конец.
Только перевел дух и тут над самым ухом слышу:
Я прямо затрясся: чудится это мне… И я пуще прежнего с перепугу заорал:
И тут увидел: сани, лошади стоят, снегом облеплены, и Марья Петровна, стоит белая, мутная, и треплет ей подол ветром. Я сразу опомнился.
— Полезайте, — говорю, — едем.
— Не уходи ты, — кричит, — не надо! Лезь в сани как-нибудь. — И сама, вижу, еле стоит на ветру.
— Залезайте, едем. Я знаю, близко мы.
— Полезай, — говорю я, — там и Митьке теплей будет, а я в ходу, я не замерзну. — И толкаю ее в сани.
Пошла. Я опять тронул. И стало мне казаться, что верно близко и вот сейчас, сейчас приедем куда-нибудь. Гляжу в метель и вижу: колокольни высокие вот тут, сейчас, сквозь снег, перед нами, высокие, белые. Все церкви, церкви, и звон будто слышу, и вдруг вижу, впереди далеко человек идет. И башлык остряком торчит.
— Дядька! Дядька! Гей, дядька!
Марья Петровна из саней высунулась.
— Дядька! — Я остановил лошадей и к нему навстречу. А это тут в двух шагах столбик на меже, и остро сверху затесан. А он мне далеко показался.
Я позвал лошадей, и они пошли ко мне, как собаки.
Стал я у этого столба, и чего-то мне показалось, будто я куда приехал. Прислонился к лошади, и слышно мне, как она мелкой дрожью бьется. Я пошел, погладил ей морду и надумал: дам сена. Вырвал из саней клок и стал с рук совать лошадям. Они протянулись вперед, и я увидал, как дрожат ноги у молодой: устала. Выставит ножку вперед, и трясется у ней в коленке. И я все сую, сую им сено; набрал в полу, держу, чтобы ветром не рвало. Кончится у них сила, и тогда все пропало. Я их все кормил и гладил. Достал я два калача, что дядька дал. Они мерзлые, каменные. Я держу руками, а лошадь ухватит зубами и отламывает, и вижу — сердится, что я хлибко держу.
Оглянулся я на сани — замело их сбоку, и уж через верх снегом перекатывает.
Я только взял лошадь под уздцы — двинули обе дружно, и я не сказал ничего. Я иду между ними, держусь за дышло, и идем мы втроем. Тихонько идем. Я не гоню — пусть как могут, только бы шли. Иду и уж ничего не думаю, только знаю, что втроем: я да кобылки, слушаю, как отдуваются. Уж не оглядываюсь на сани и спросить боюсь.
И вдруг стена передо мной, чуть-чуть дышлом не вперлись. И враз стали мы все трое…
Обомлел я. Не чудится ли?
Ударил валенком — забор, доски!
Как вспыхнуло что во мне.
— Марья Петровна! Приехали!
Митька из саней выкатился, запутался, стал на четырех, орет за матерью: