зачем зеки глотают гвозди
Зачем заключенные наносят себе увечья
Во время заключения Владимир Переверзин, отсидевший 7 лет по делу ЮКОСа, нелегально вел записи о жизни в неволе. «Сноб» публикует одиннадцатый рассказ — о том, почему заключенные калечат себя
Поделиться:
Начало цикла читайте здесь:
Зачем осужденные объявляют голодовки, режут вены и вспарывают животы? Где находится предел человеческого терпения? Что вынуждает людей идти на такие отчаянные поступки?
Однажды в колонии ко мне подошел один заключенный за советом. Местные оперативники, предварительно его избив и пригрозив изнасиловать, предложили товарищу выгодную сделку: взять на себя вину в некотором преступлении. «Что тебе стоит, — убеждали его оперативники, — много не добавят, максимум полгода! А мы тебя на УДО отпустим».
И действительно, всем же будет хорошо! Оперативники получат премию и очередное воинское звание за хорошую работу, а осужденный выйдет раньше на свободу.
Рецидивист, недавно освободившийся из мест лишения свободы, Андрей был удобной целью и легкой добычей. Его заставляли признаться в убийстве. Особого выбора у него не было. Разрезав живот, он вывалил свои кишки. Это не была попытка самоубийства, а лишь отчаянный поступок, чтобы уехать из СИЗО в больницу. Надо сказать, что о пытках в этом заведении, расположенном в поселке Пакино Владимирской области, ходили легенды. Андрей был далеко не единственным заключенным, решившимся на такой поступок. Его история произвела на меня сильнейшее впечатление. Я был потрясен. Тогда я еще не мог предположить, что смогу решиться на подобный поступок, а Андрей в некотором роде станет моим наставником и идейным вдохновителем.
— Главное — не повредить кишки, — учил меня он, — и не ешь много, резаться надо на голодный желудок!
— А что было потом, когда тебя заштопали? — поинтересовался я.
От осужденных я слышал много историй о разрезанных венах, вспоротых животах, перерезанном горле. Кто-то это делает для вида, а кто-то с самыми серьезными намерениями и далеко идущими планами. Как правило, зэки калечили себя, чтобы уехать из зоны и попасть в тюремную больницу. История знает массу более экзотических способов покалечить себя: заключенные глотали гвозди, иголки и прочие предметы. Проглотишь — и тебя спасет только операция.
В связи с изменениями в законодательстве у меня неожиданно снизился срок, изменился режим и появилась теоретическая возможность условно-досрочного освобождения. Из колонии строгого режима меня перевели в колонию общего режима в город Владимир, где у меня началась самая настоящая война с администрацией. Отпускать меня на УДО тюремщики категорически не хотели. Стоило мне написать ходатайство на УДО, как я сразу превратился в нарушителя режима. С такой вопиющей несправедливостью смириться я не смог и подал на администрацию в суд, пытаясь оспорить наложенное на меня взыскание. Такого тюремщики не прощают. Был разыгран целый спектакль, и у меня появилось еще два взыскания. Но и этого им показалось мало. Со мной решили расправиться руками заключенных, настроив против меня весь отряд. Мужиков, бесплатно вкалывающих день и ночь, лишили возможности дневного отдыха, свалив все на меня.
— Все ваши проблемы из-за Переверзина, — объявили тюремщики всему отряду. — Это он чем-то недоволен и жалуется на нас! Вот с ним и разбирайтесь!
Ко мне потянулись гонцы.
— Не надо ставить личное выше общего, из-за тебя страдает весь отряд, — пытались убедить меня зэки. Начались провокации. Меня хотели спровоцировать на драку с другими заключенными, избить и добавить срок.
Понимая, к чему все идет, и ни секунды не сомневаясь в реальности угроз, я принял решение. Хотелось жить, но жалобу из суда отзывать я не собирался. Что делать? Надо было срочно сделать так, чтобы меня увезли из этой ненавистной колонии.
«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги
Я долго ломал голову, на каком способе остановиться, и после глубоких раздумий сделал нелегкий выбор. Меня терзала мысль о том, что подумает мой сын, если попытка окажется неудачной, а точнее, слишком удачной. Я не хотел, чтобы меня считали самоубийцей. Мой план был расписан буквально по шагам.
Осуществить задуманное я решил на вечерней проверке. Был сумрачный зимний день, шел мокрый снег. В ожидании звонка осужденные спокойно прогуливаются по небольшому дворику. Зазвенит звонок, зэки встанут в строй, и начнется проверка. Я спокойно прогуливался среди зэков и делал вид, что участвую в разговоре. На самом деле я не слышал, что они говорят, я был весь в своих мыслях и планах. Под застегнутой телогрейкой — голое тело. Роба расстегнута и подвернута так, чтобы не мешать задуманному. Холодный ветер покусывал кожу. В правой руке между пальцами я сжимал лезвие, заранее вытащенное из станка для бритья. В нагрудном кармане было спрятано еще одно, запасное, заготовленное на всякий случай. Послышался звонок. У каждого зэка свое место в строю. Мы построились. Сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха.
«Иванов!» — кричит дежурный.
«Петр Николаевич», — отвечает осужденный и выходит из строя. Я слышу фамилии: Николаев, Лизочкин, Панин.
Следующей идет моя фамилия. «Переверзин», — доносится до меня.
«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги. Раз, два — повернувшись спиной к дежурному, я удаляюсь из строя, на ходу расстегивая телогрейку.
Три, четыре — я с удивлением смотрю на свой оголенный живот и лезвие в правой руке.
Пять, шесть — лезвие входит в живот, словно в масло.
«Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас?»
Далее я вижу все будто со стороны — откуда-то сбоку и сверху. Изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами. Дневальные со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются на меня. Силы явно неравны. Да и нет у меня сил и, наверное, желания сопротивляться, и я лишь слабым голосом хриплю: «Свободу политзаключенным. »
Раны оказались недостаточно серьезными, и все осталось на своих местах. Внутренности на своем месте, а я на своем, в колонии. Правда, уже в другом отряде — одиннадцатом: с улучшенными условиями содержания осужденных. На память о произошедших событиях у меня на животе остались небольшие шрамы.
Мне недолго довелось наслаждаться улучшенными условиями одиннадцатого отряда, и вскоре я опять засобирался в дорогу. Меня опять переводили в другую колонию. На прощание меня вызвал заместитель начальника колонии по оперативной работе капитан Рыбаков и сказал: «Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас? Мы здесь совсем ни при чем! Нам лично на тебя наплевать, нам из Москвы звонили и просили тебя прессануть!»
Я не сразу поверил, что у кого-то в Москве имеется такой нездоровый интерес к моей персоне.
История эта очень сильно помогла мне в дальнейшем. В следующей колонии, откуда я освобождался, тюремщики, уже зная, чего от меня можно было ожидать, опасаясь скандалов, оставили меня в относительном покое.
Почему за решеткой режут вены и глотают ложки? Объясняет бывший заключенный, который делал так многократно
В белорусских колониях и изоляторах нередки попытки самоубийства и случаи, когда заключенные сами серьезно вредят собственному здоровью. Часто это связано не с депрессией или склонностью к суициду, а является попыткой добиться соблюдения правил внутреннего распорядка или даже попыткой спасти жизнь.
«Белсат» поюеседовал с заключенным, который писал много жалоб, видел много смертей за решеткой и не раз сам вредил своему здоровью, среди прочего – резал вены, чтобы добиться улучшения невыносимых условий.
Кто это и о ком он говорит
Денис Барсуков – 39-летний мужчина из Речицы, который дважды был осужден и провел в неволе 13 лет. Первый раз в молодости, второй раз, с 2011 по 2017 год, за нанесение тяжкого телесного повреждения. В неволе он побывал в ряде колоний, писал сотни жалоб на условия содержания и иногда добивался своего – но добивался одного ценой ухудшения другого. Он перечисляет «Белсату»: за последние два года в неволе проглотил восемь ложек, 35 шариковых ручек, два гвоздя длиною 100 мм, две разбитые лампочки, несколько лезвий… Ничего из этого не извлекали с помощью операции.
Сейчас здоровье Барсукова в плохом состоянии (он уверен, что жить ему осталось несколько лет), но группу инвалидности ему не назначают. Он не может найти работы: предлагают только тяжелую физическую, на которую он уже не способен по состоянию здоровья. В своих видео он заявляет, что не имеет денег на лекарства, оплату коммунальных услуг, а иногда и на еду – поэтому готов продать и собственный дом, и даже почку. Желающим ему помочь он готов показать все документы о состоянии здоровья и увольнениях из-за этого состояния, а также переписку с исполкомом.
Продать почку, чтобы выжить
Все, что он рассказывает, касается не только политических заключенных. Раньше ко всем осужденным было приблизительно одинаковое отношение, вспоминает Барсуков. Потом Александр Лукашенко заявил, что к осужденным за наркотики должно быть особенно жесткое отношение – так и произошло, стали создавать им отдельные отряды, поснимали с формальных должностей. Когда Барсуков был в неволе, политических узников было далеко не так много, как сейчас. Сейчас, говорит Барсуков, слышал, что к политзаключенным относятся хуже, чем к остальным. Но, утверждает он, «разницы нет: политический ты, не политический – в любом случае прессуют»:
«Когда ты отстаиваешь свои права, говоришь: «Я имею право», они расценивают это как то, что ты посылаешь их на три буквы».
В колониях и изоляторах есть правила. Их выполняют заключенные, но не администрация
Осужденный должен выполнять все, но относительно осужденных «не особо хотят» соблюдать правила, говорит Денис Барсуков. Где-то относительно заключенных могут выполнять почти все нормы, где-то – разве что треть от того, что должны. Но в среднем, полагает, Барсуков, администрации соблюдают правила «50 на 50», но осужденных жестко требуют выполнять все.
Осужденных могут обманывать относительно правил внутреннего распорядка. Например, вспоминает Барсуков, заставляют чистить снег там, где заключенные не должны этого делать. Есть территория, которую заключенные должны чистить в пределах бесплатной работы на жилой зоне, два часа в день, а есть такая, которую должны чистить дневальные – и обычных заключенных гонят чистить и территорию за дневальных. Или бывает, что в часы бесплатной работы выводят работать на промзону, где обязаны оплачивать работу. Барсуков говорит, что во всех колониях «выдумывают всякие ходы, чтобы одурачить» заключенных с зарплатами.
Не выдают вещей, которые должны выдавать заключенным. Если родные не делают передач, даже зубную щетку и пасту трудно добыть – приходится просить у других заключенных. Сам Барсуков неоднократно писал жалобы на то, что заключенным должны выдавать три пары носков в год, а не выдавали ни одной. Ему отвечали, что деньгами, выделенными на носки «затыкают» более важные дыры в бюджете. Но предложили «компенсацию»: работу в столовой, чтобы мог нормально питаться (он не успел воспользоваться предложением: попал в ШИЗО, затем в помещение камерного типа, а в конце концов и в другую колонию).
Жаловаться можно, но сделают хуже
Письменные жалобы работают, но не всегда. Если заключенный еще не известен администрации как тот, кто готов идти на крайние меры, то его жалобу просто игнорируют. Также игнорируют жалобу, если заключенному трудно доказать проблему (типа, не доложили мясо или не оказали должной медицинской помощи). Только если проблема очень серьезная и очевидная, или если знают, что заключенный готов на крайние меры, тогда пытаются что-то решить и устраивают внутреннюю проверку. Барсуков вспоминает, как шел в штрафной изолятор и сразу говорил начальнику колонии: если будут жалобы, что его болезней не лечат, он вскрывает себе вены. После такого к нему направили врача, а в результате анализа перевели из штрафного изолятора в тюремную больницу. Но бывают начальники, которые ничего не хотят исправлять принципиально.
«Смысл жаловаться есть, что-то решается. Не на 100 %, но работает. Да тебе будет намного хуже, будут создавать очень плохие условия», – предупреждает Барсуков.
За жалобы накажут. Барсуков говорит, что неоднократно заявлял о нарушениях – и за это его сажали в штрафной изолятор. А из-за того он не попал под амнистию и не вышел на свободу по условно-досрочному освобождению, – а попал на тюремный режим. Администрация пытается давить на других осужденных, чтобы те начинали конфликты с теми, кто жалуется. За жалобы могут лишать свиданий, чтобы через родных не передали на свободу обращений. Барсуков утверждает, что когда требовал предусмотренного правилами особого питания из-за язвы желудка, начальник вызвал его и заявил: «Мы дадим тебе эту диету, но ты будешь ее есть в ШИЗО». Диету он себе все же отстоял.
Если добиваешься, чтобы что-то выдали, могут выдать некачественное. Барсукова сажали в ШИЗО за то, что небрит: ему не передавали передач, поэтому своего лезвия не было, а администрация ему не выдавала лезвий, хотя обязана, и предлагала «попросить у кого-то из заключенных». Барсуков говорит, бывает так, что десять человек бреются одним станком. Когда заключенные «подняли кипеш» по этой причине, им выдали такие бритвы, которыми было трудно даже порезать бумагу.
Происшествия стараются скрывать
Многое умалчивают и не фиксируют, говорит Барсуков. Он вспоминает, что на него в исправительной колонии № 9 однажды напали неизвестные в масках, ему сильно разбили голову. К нему потом прислали осужденных, которые работали на администрацию: те уговаривали написать, что он упал, а когда отказался – отправили в штрафной изолятор. Чтобы не начинать уголовного дела «выдумывали, что я оступился, упал, еще что-то». По словам Барсукова «даже если кишки выпускают, прибегает тюремный врач и смотрит: если жить будет, то и «скорую» не вызывают, так быстро зашьют». Ему пришлось и сидеть с человеком, которому другой осужденный ткнул ножницы в область почки – в бумагах написали, что ему «вырезали фурункул».
«Ко мне приходили психологи, спрашивали: что с тобой произошло, ты же был нормальный, не задавал вопросов раньше, а потом резко стал требовать, чтобы по закону было. Они гадали и не могли понять, почему так произошло».
Тех, кто жалуется, могут прятать от комиссий. Барсуков говорит, когда приезжают комиссии, то тех, кто жалуется, пытаются задобрить, запугать или просто закрывают на работе в цехах. Когда он однажды шел навстречу комиссии, его просто схватили и спрятали в «отстойник», куда комиссия не ходила. А как комиссия уехала, хвастались: «Можешь жаловаться, нам ничего не будет».
Когда-то ГУЛАГ, сегодня исправительная колония. Белорусские «политические» попадают в трудовые лагеря
Сотрудников исправительных учреждений не часто наказывают. Барсуков заявляет: если нарушение возможно утаить и трудно доказать, его будут скрывать. Если дело приобрело резонанс, виновного могут просто перевести в другую колонию. Только когда дело совсем серьезное, виновного могут судить (Барсуков видел, что из-за жалоб заключенных даже начинали уголовные дела на сотрудников). Тем временем сотрудников, которые помогают заключенным, могут наказывать финансово.
Но солидарность заключенных существует, рассказывает Барсуков. Когда в штрафных изоляторах «сильный беспредел» против одного из осужденных (сильные побои или отключение батарей зимой), все осужденные могут начать массово и громко стучать в дверь, кричать, требовать вызвать дежурного помощника начальника.
Навредить себе – способ чего-то добиться. Ненадежный, но иногда единственно возможный
Попытки навредить себе очень часты. Барсуков говорит, за 13 лет в неволе видел десятки смертей заключенных из-за попыток самоубийства и сотни случаев, когда заключенные калечили себя. В колонии на три тысячи человек в месяц может быть 5-10 таких случаев, полагает Барсуков. Он говорит, очень часто вредят себе в ШИЗО, где могут держать и три месяца. Притом за попытку покалечить себя наказывают.
Вредят себе, чтобы спасти собственную жизнь. Да, в большинстве колоний медики не дежурят ночами – а если врача нет, то обязаны вызвать «скорую». Но «скорую» соглашаются вызвать совсем в редких случаях. Барсуков говорит, что когда его уже нужно было оперировать, ему только давали обезвоживающее средство, что при его болезни было противопоказано. «И то – когда выпросишь». Однажды ночью в ШИЗО Мозырской исправительной колонии № 20 у него случился приступ холецистита – его скрутило от боли, но на просьбу позвать доктора контролер послал его матом. Барсуков не мог терпеть боли, поэтому вскрыл вены на обеих руках. Врач тогда приехал «за пять минут», но написал в диагнозе «гастрит». Потом, говорит Барсуков, его вывели из изолятора, оставили до утра лежать на полу, а утром избили.
«Если бы я тогда не вскрылся, у меня мог бы тот желчный лопнуть».
Черный ход. Зачем заключенные глотают гвозди и вспарывают животы
Телеканал “Хабар”, в программе “Журналистские расследования” провели совместный рейд с представителями пенитенциарной системы по казахстанским колониям, передает корреспондент Polisia.kz.
В социальных сетях появляются видеоролики, на которых запечатлены факты, вызывающие интерес у широкой аудитории. В особенности, дело касается роликов, где осужденный просит помощи и демонстрирует избитое тело, что не может не натолкнуть на мысль: “А что собственно там происходит?”.
“Угроза физического насилия осужденному со стороны сотрудников отсутствует. Зачастую, для самоутверждения, заключенный, сам наносит себе телесные повреждения. Таким “оружием” может стать обычная ложка – ей натирают кожу в определенных местах, создавая имитацию глубокого синяка или ожога”, – отмечает председатель Комитета уголовно-исполнительной системы МВД Республики Казахстан Жанат Ешмагамбетов.
Это все делается для подрывания авторитета сотрудника УИС, любым способом и действиями.
Чтобы проверить насколько картинка, показываемая с социальной платформы, соответствует действительности, автор отправился в одну из колоний строгого режима.
Здесь все почти как в обычном лагере: аккуратные и чистые помещения, раздевалка, столовая, есть даже комната для психологической разгрузки, куда по желанию любой осужденный может прийти и побеседовать с психологом, рассказав о самых сложных переживаниях.
“Сейчас в отрядах чистота и порядок. Соблюдены санитарные нормы. Никто не болеет туберкулезом. Взять несколько десятков лет назад – заходишь в барак (раньше так назывались), а там дым стоит – все курят и каждый второй болеет заразой какой-нибудь”, – говорит один их бывших осужденных.
На сегодняшний день, в Казахстане отбывают наказание около 30 тысяч заключенных, из которых 93% – осужденные по особо тяжким преступлениям: убийства, грабеж, изнасилования. У каждого из них своя судьба, свои психологические особенности, но объединяет тот процент “обаятельных людей в кадре” одно – нежелание следовать режиму и распорядку, который действует на территории отбывания наказания. И это подмечают сами заключенные.
“Иногда освободившиеся заключенные, обращаются к начальнику учреждения с условиями, что у них будет налажена поставка запрещенных веществ на территорию колонии, а также свободное воздействие на заключенных, взамен этого, никаких жалоб и провокационных действий со стороны осужденных не будет. Хочу заметить сразу, такого не было и не будет”, – комментирует председатель Комитета уголовно-исполнительной системы МВД Республики Казахстан Жанат Ешмагамбетов.
Как отметил автор, нет абсолютно белой или черной стороны. Сотрудникам тяжело приходится, работая со сложным контингентом людей каждый день. Но как заметил председатель комитета, если со стороны сотрудника и происходит эмоциональный всплеск, то только в случае его непрофессионализма, и случается это единожды. Во всех остальных – максимум выдержки, хотя для обычного человека это было бы сложным.
Автор программы сделал акцент на правозащитниках, от которых и в большинстве случаев и идет вся информация, где требуют провести проверку, защитить право осужденного, тем самым нарушая одно правило – закон един для всех, и если нахождение сотового телефона на территории колонии запрещено, то тем самым они подвергают сомнению свою репутацию как “правозащитника”, который “одобряет” такое правонарушение.
О том, каким образом у осужденных получается манипулировать представителей администрации учреждения рассказывает журналист Дмитрий Олейников.
Заключённые глотают ложки и лезвия, чтобы попасть в больницу
УФСИН России по Кировской области взыскивает с осуждённых деньги за членовредительство и порчу имущества
Судами Кировской области с 2015 года по настоящее время рассмотрено 65 исковых заявлений на общую сумму 597379 рублей по возмещению материального ущерба исправительным учреждениям, причиненного противоправными действиями подозреваемых, обвиняемых, осужденных. Взыскано денежных средств по данным искам на сумму 451678 рублей.
Ответчиками по судебным делам являются осуждённые, которые хотят провести часть времени не в колонии, а в больничных условиях, и ради этого режут вскрывают себе вены, глотают металлические предметы, ложки, лезвия от одноразовых бритвенных станков, и любые мелкие предметы, которые могут обеспечить попадание в лазарет, предпринимают различные попытки членовредительства.
Своими действиями лица, нанесшие умышленный вред своему здоровью, причиняют материальный ущерб учреждениям областного УФСИН. Это выражается в дополнительных затратах на диагностику, обследование, лечение, улучшенное питание (если это необходимо по медицинским показаниям), срочное этапирование в медучреждение как уголовно-исполнительной системы, так и гражданской системы здравоохранения, отвлечение сотрудников от основных обязанностей, к примеру, для охраны спецконтингента в районных и городских больницах.
По 11 искам о возмещении учреждениям дополнительных затрат, связанных с лечением подозреваемых, обвиняемых и осужденных в случае умышленного причинения ими вреда своему здоровью, взыскано 38111 рублей.
Таким образом, при удовлетворении судом таких исковых требований, осуждённые или находящиеся под следствием компенсируют из своего кармана стоимость лекарств, оплачивают работу медиков и судебные расходы.
Также взыскано по 3 искам 12743 рубля судебных расходов, связанных с проездом представителей учреждений к месту проведения судебных заседаний и обратно, в случаях необоснованно предъявленного иска к учреждениям.
Более половины осуждённых, совершающих акты аутоагрессии, имеют различные психические отклонения. Психологическая служба ведёт единую базу данных, в которую заносятся все случаи самоповреждения, причины, по которым было совершено членовредительство и предшествующие ему обстоятельства. Наличие такой информации позволяет брать на особый контроль тех, кто склонен к аутоагрессии.
Чаще всего членовредительство связано с приземленными целями. По статистике случаи аутоагрессии совершаются для того, чтобы манипулировать администрацией колонии и добиваться своих целей, улучшить условия собственного содержания, обратить на себя внимание и эмоционально разгрузить себя.
Наказание рублём является дополнительной мерой профилактики членовредительства. Взыскание материального ущерба через суд позволяет снизить количество актов аутоагрессии.
Зачем заключенные наносят себе увечья
Во время заключения Владимир Переверзин, отсидевший 7 лет по делу ЮКОСа, нелегально вел записи о жизни в неволе. «Сноб» публикует одиннадцатый рассказ — о том, почему заключенные калечат себя
Зачем осужденные объявляют голодовки, режут вены и вспарывают животы? Где находится предел человеческого терпения? Что вынуждает людей идти на такие отчаянные поступки?
Однажды в колонии ко мне подошел один заключенный за советом. Местные оперативники, предварительно его избив и пригрозив изнасиловать, предложили товарищу выгодную сделку: взять на себя вину в некотором преступлении. «Что тебе стоит, — убеждали его оперативники, — много не добавят, максимум полгода! А мы тебя на УДО отпустим».
И действительно, всем же будет хорошо! Оперативники получат премию и очередное воинское звание за хорошую работу, а осужденный выйдет раньше на свободу.
Рецидивист, недавно освободившийся из мест лишения свободы, Андрей был удобной целью и легкой добычей. Его заставляли признаться в убийстве. Особого выбора у него не было. Разрезав живот, он вывалил свои кишки. Это не была попытка самоубийства, а лишь отчаянный поступок, чтобы уехать из СИЗО в больницу. Надо сказать, что о пытках в этом заведении, расположенном в поселке Пакино Владимирской области, ходили легенды. Андрей был далеко не единственным заключенным, решившимся на такой поступок. Его история произвела на меня сильнейшее впечатление. Я был потрясен. Тогда я еще не мог предположить, что смогу решиться на подобный поступок, а Андрей в некотором роде станет моим наставником и идейным вдохновителем.
— Главное — не повредить кишки, — учил меня он, — и не ешь много, резаться надо на голодный желудок!
— А что было потом, когда тебя заштопали? — поинтересовался я.
От осужденных я слышал много историй о разрезанных венах, вспоротых животах, перерезанном горле. Кто-то это делает для вида, а кто-то с самыми серьезными намерениями и далеко идущими планами. Как правило, зэки калечили себя, чтобы уехать из зоны и попасть в тюремную больницу. История знает массу более экзотических способов покалечить себя: заключенные глотали гвозди, иголки и прочие предметы. Проглотишь — и тебя спасет только операция.
В связи с изменениями в законодательстве у меня неожиданно снизился срок, изменился режим и появилась теоретическая возможность условно-досрочного освобождения. Из колонии строгого режима меня перевели в колонию общего режима в город Владимир, где у меня началась самая настоящая война с администрацией. Отпускать меня на УДО тюремщики категорически не хотели. Стоило мне написать ходатайство на УДО, как я сразу превратился в нарушителя режима. С такой вопиющей несправедливостью смириться я не смог и подал на администрацию в суд, пытаясь оспорить наложенное на меня взыскание. Такого тюремщики не прощают. Был разыгран целый спектакль, и у меня появилось еще два взыскания. Но и этого им показалось мало. Со мной решили расправиться руками заключенных, настроив против меня весь отряд. Мужиков, бесплатно вкалывающих день и ночь, лишили возможности дневного отдыха, свалив все на меня.
— Все ваши проблемы из-за Переверзина, — объявили тюремщики всему отряду. — Это он чем-то недоволен и жалуется на нас! Вот с ним и разбирайтесь!
Ко мне потянулись гонцы.
— Не надо ставить личное выше общего, из-за тебя страдает весь отряд, — пытались убедить меня зэки. Начались провокации. Меня хотели спровоцировать на драку с другими заключенными, избить и добавить срок.
Понимая, к чему все идет, и ни секунды не сомневаясь в реальности угроз, я принял решение. Хотелось жить, но жалобу из суда отзывать я не собирался. Что делать? Надо было срочно сделать так, чтобы меня увезли из этой ненавистной колонии.
«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги
Я долго ломал голову, на каком способе остановиться, и после глубоких раздумий сделал нелегкий выбор. Меня терзала мысль о том, что подумает мой сын, если попытка окажется неудачной, а точнее, слишком удачной. Я не хотел, чтобы меня считали самоубийцей. Мой план был расписан буквально по шагам.
Осуществить задуманное я решил на вечерней проверке. Был сумрачный зимний день, шел мокрый снег. В ожидании звонка осужденные спокойно прогуливаются по небольшому дворику. Зазвенит звонок, зэки встанут в строй, и начнется проверка. Я спокойно прогуливался среди зэков и делал вид, что участвую в разговоре. На самом деле я не слышал, что они говорят, я был весь в своих мыслях и планах. Под застегнутой телогрейкой — голое тело. Роба расстегнута и подвернута так, чтобы не мешать задуманному. Холодный ветер покусывал кожу. В правой руке между пальцами я сжимал лезвие, заранее вытащенное из станка для бритья. В нагрудном кармане было спрятано еще одно, запасное, заготовленное на всякий случай. Послышался звонок. У каждого зэка свое место в строю. Мы построились. Сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха.
«Иванов!» — кричит дежурный.
«Петр Николаевич», — отвечает осужденный и выходит из строя. Я слышу фамилии: Николаев, Лизочкин, Панин.
Следующей идет моя фамилия. «Переверзин», — доносится до меня.
«Владимир Иванович», — ору я и выхожу из строя, считая шаги. Раз, два — повернувшись спиной к дежурному, я удаляюсь из строя, на ходу расстегивая телогрейку.
Три, четыре — я с удивлением смотрю на свой оголенный живот и лезвие в правой руке.
Пять, шесть — лезвие входит в живот, словно в масло.
«Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас?»
Далее я вижу все будто со стороны — откуда-то сбоку и сверху. Изумленные лица дневальных, с застывшими в криках ртами. Дневальные со всех ног несутся ко мне, окружают, набрасываются на меня. Силы явно неравны. Да и нет у меня сил и, наверное, желания сопротивляться, и я лишь слабым голосом хриплю: «Свободу политзаключенным. »
Раны оказались недостаточно серьезными, и все осталось на своих местах. Внутренности на своем месте, а я на своем, в колонии. Правда, уже в другом отряде — одиннадцатом: с улучшенными условиями содержания осужденных. На память о произошедших событиях у меня на животе остались небольшие шрамы.
Мне недолго довелось наслаждаться улучшенными условиями одиннадцатого отряда, и вскоре я опять засобирался в дорогу. Меня опять переводили в другую колонию. На прощание меня вызвал заместитель начальника колонии по оперативной работе капитан Рыбаков и сказал: «Ну что ты, Переверзин, нехороший человек, нам гадил, жаловался на нас? Мы здесь совсем ни при чем! Нам лично на тебя наплевать, нам из Москвы звонили и просили тебя прессануть!»
Я не сразу поверил, что у кого-то в Москве имеется такой нездоровый интерес к моей персоне.
История эта очень сильно помогла мне в дальнейшем. В следующей колонии, откуда я освобождался, тюремщики, уже зная, чего от меня можно было ожидать, опасаясь скандалов, оставили меня в относительном покое.
Во время заключения Владимир Переверзин, отсидевший 7 лет по делу ЮКОСа, нелегально вел записи о жизни в неволе. «Сноб» публикует десятый рассказ…