Чему учили институт благородных девиц

Секреты русского благородства: чему учили в Институте благородных девиц

Многим известно, что основу женского образования в России заложила Екатерина II. Известно, что императрица отдала указ разработать проект Смольного института благородных девиц со своим уставом.

Воспитанниц в учебное заведение принимали с шести лет и обучали до 18. Опекуны девочки должны были подписать соглашение о том, что не потребуют возвращения ребёнка вплоть до совершеннолетия. Устав Смольного института благородных девиц отличался суровостью. Воспитанницы жили в соответствии со строгим режимом, а встречаться с родителями могли лишь по выходным и праздникам в присутствии начальницы.

Девушек набирали каждые три года. Если вдруг одна из девушек покидала институт, то её место никто не занимал. Было не принято принимать учениц со стороны, чтобы не потревожить сложившийся уклад.

Существовало четыре класса по возрастам, для каждого из которых была своя форма. С 6 до 9 лет носили коричневую, с 9 до 12 — голубую, с 12 до 15 — серую, а с 15 лет и до выпуска носили белую форму. Первый класс делился на четыре части (каждой давалась своя учительница). Девочки-малышки учились танцевать, вязать и шить. Изучали Закон Божий и катехизис, правила хорошего тона, русский и иностранный языки, арифметику, рисование, музыку вокальную и инструментальную. Во втором классе к числу изучаемых предметов прибавляется география, история и домоводство.Также полагалось научиться навыкам самообслуживания, таким как содержание в порядке своих волос и одежды.

С начала третьего класса девушкам предстояло познакомиться с основами гуманитарных наук, таких, как язык, литература, история. Кроме того, воспитанницам преподавали историю архитектуры и геральдики. Уже на третьем году обучения воспитанницы учились ведению хозяйства, контролю кухни, составлению смет и шитью. Воспитанницы пробуют себя в писательстве, а затем и в театральном искусстве.

И, наконец, в выпускном классе завершается изучение Закона Божия и остальных наук, через повторение и закрепление. Особое внимание уделяется практической деятельности по ведению хозяйства — девушки ведут запись расходов, ведут переговоры с поставщиками товаров, оценивают качество последних и производят расчёты и помогают учительницам в воспитании младших детей. Всё это призвано дать девушкам навыки и умения, которые пригодятся им в дальнейшей жизни, «в каком бы состоянии им жить ни случилось».

Чтобы закалить волю и характер и не привыкать ко всевозможным излишествам, питание в институте было крайне бедным. Пример меню Института благородных девиц во второй половине XIX века: утренний чай с булкой, на завтрак кусок хлеба с небольшим количеством масла и сыра, порция молочной каши или макарон, в обед жидкий суп без мяса, на второе — мясо из этого супа, на третье — маленький пирожок и вечерний чай с булкой. В период постов меню становилось ещё беднее. На завтрак предлагали шесть маленьких картофелин, или три средних, с постным маслом и кашу-размазню, в обед был суп с крупой, небольшой кусок отварной рыбы, прозванной голодными институтками «мертвечиной», и постный пирожок.

Кроме того, Устав требовал от каждой воспитанницы развитие определённых черт характера. Девушки должны были проявлять кротость, но при этом обладать непринуждённой весёлостью. От учениц требовали сохранения превосходного достоинства и благоразумия.

Более всего в Училище не поощрялись праздность и безделье. С самого юного возраста девиц приучали к чтению книг на русском и иностранных языках. Учителя мужского пола или мастера, привлекаемые в случае нужды к преподаванию в Училище, ведут уроки строго в присутствии учительницы или надзирательницы, не отклоняясь от темы занятий. Интересно отметить, что в «штатном расписании» Училища числятся по 5 священников и дьяконов.

На первый взгляд может показаться, что воспитанницы жили в заточении и не были знакомы со светом. По воскресеньям в институт приезжали дамы из общества и молодые люди. Воспитанницы давали концерт, разыгрывали спектакль, или же время посвящалось просто приятному разговору. Время от времени проводились балы, на которые приглашали кадетов.

К поведению девушек старших классов предъявлялись серьёзные требования. Ученицы должны были проявлять безупречную хозяйственность и демонстрировать всё то, чему их учили. Девушки не должны быть скучны, но и чрезмерная импульсивность также не приветствовалась.

Итогом всего обучения был публичный экзамен, в котором лично принимали участие члены императорской семьи. При выпуске всем девушкам выдавались аттестаты. При Екатерине II «шифр» — золотой вензель в виде инициала императрицы — получали шесть лучших учениц, при Марии Фёдоровне — десять. Лучшие воспитанницы получали службу при дворе, некоторые становились фрейлинами.Прославляемая в Уставе Училища правая вера, радостный осмысленный труд, всестороннее практическое образование и доброжелательное отношение к людям без разбора их достоинств — это те уроки жизни, которые дали целую плеяду русских женщин — носительниц высоких идеалов чистоты, благородства, человеческого достоинства, веривших в то, что эти идеалы осуществимы, несмотря на все тяготы жизни. Ведь не случайно, что потом именно из «смолянок» вышли жены декабристов, без колебаний отравившиеся за своими мужьями на каторгу в Сибирь. Возник образ русской женщины, в котором находили потом свое вдохновение Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Толстой.

Источник

101 способ сымитировать обморок: как жили и чему учили в российских институтах благородных девиц

Первые женские школы, которые появились в России во второй половине XVIII века, были закрытыми пансионами: воспитанницы поступали туда в 5–8 лет, а покидали их уже взрослыми и зачастую совершенно не приспособленными к жизни в реальном мире. Вспоминаем, как были устроены институты благородных девиц и чему там учили.

Институтки на самоизоляции

До Екатерины II женского образования в России фактически не существовало: девочки довольствовались домашним обучением. Открывая в 1764 году первую женскую школу (Воспитательное общество благородных девиц, более известное как Смольный институт), Екатерина настояла на том, чтобы заведение было закрытым, то есть чтобы ребенка забирали из семьи в 5–6 лет и возвращали уже сформировавшейся личностью. И это не было пустым капризом: как указывают исследователи Эдуард Днепров и Раиса Усачева в своей книге «Женское образование в России», императрица была твердо убеждена, что общество и семья заражают детей своими пороками, и из такого «зараженного» ребенка, как ни старайся, невозможно создать гражданина нового типа. Избавиться от тлетворного влияния среды, по ее мнению, можно было только вырвав из нее полностью. Именно поэтому интернатная традиция определила путь развития женского образования в России: в ближайшие сто лет почти единственным типом среднего женского учебного заведения будет закрытый институт. «Открытые» женские гимназии появятся в Российской империи только во второй половине XIX века.

Так, в Смольном институте — первом в России учебном заведении для женщин — обучение начиналось с шестилетнего возраста (только много позже нижняя граница сдвинется на три года, и в Смольный начнут принимать девочек 8–9 лет), длилось оно 12 лет. Все родители подписывали документ, что до конца срока «ни под каким видом детей обратно требовать не станут» и «через всё время пребывания дочерей в Воспитательном обществе от всякого попечения о них свободны». Такие же правила действовали в других женских институтах: это была практически монастырская изолированность.

«Хорошо еще, — писала выпускница Екатерининского института Н. М. Ковалевская в „Воспоминаниях старой институтки“, — если родители или родственники жили в Петербурге и могли навещать девочку.

А бывало и так: родители привезут восьмилетнюю дочь и уезжают обратно к себе за тысячу верст, и только по окончании являются взять из института уже взрослую девушку. При мне были такие случаи, что ни дочь, ни мать с отцом не узнавали друг друга.

То, что не отпускали нас из института ни при каких семейных обстоятельствах, я испытала на себе. За четыре месяца до выпуска я имела несчастье потерять отца, жившего в окрестностях Петербурга, и меня не отпустили отдать последний долг горячо любимому отцу…»

Те, кому повезло иметь родственников в Петербурге, встречались с ними исключительно в стенах института под присмотром классных дам; через их же руки проходили все письма девочек родным.

Воспитанниц не отпускали домой даже на летние каникулы.

«Лето мы проводили в нашем огромном саду, обнесенном со стороны Невы высокой каменною стеной, а с другой стороны зданиями Смольного, — вспоминала смолянка М. С. Угличанинова. — Один раз в лето нас водили попарно в Таврический сад, отстоящий недалеко от Смольного, по улицам тогда еще плохо застроенным, так что мы почти никого не встречали. Но все-таки в ограждение нас по бокам шли полицейские, и в это время в Таврический сад никого из посторонних не пускали».

Придя в Таврический сад, девочки большей частью ходили попарно, а потом так же попарно, в окружении полицейских, возвращались домой.

«Вот почему, — писала о результатах такой изоляции бывшая смолянка Елизавета Водовозова в книге „На заре жизни“, — после окончания институтского курса большая часть ее понятий были нелепы, ее страх безрассуден, отношение к обыденной жизни подчас просто комично.

Она идет по улице, а с противоположной стороны навстречу ей приближается мастеровой под хмельком, — она с ужасом бросается в сторону; поползет по руке червяк, сядет насекомое — она с визгом несется куда глаза глядят.

Многие из воспитанниц после выпуска были убеждены в том, что если кавалер приглашает во время бала на мазурку, это означает предварительное сватовство, за которым последует формальное предложение. Одна институтка, прождав напрасно в продолжение нескольких дней своего кавалера в бальной мазурке, была так скандализирована этим, что бросилась к своему брату-офицеру, умоляя его выйти на дуэль и стреляться с человеком, по ее мнению, опозорившим ее».

Языки, домоводство и закон Божий: что и как преподавали в институтах благородных девиц

Если Екатерина II действительно мечтала, чтобы институты воспитывали «новую породу отцов и матерей», и соответствующим образом строила учебную программу, то уже при ее невестке Марии Федоровне, взявшей всё женское образование России в свои руки на много десятилетий, произошел откат назад. Екатерина пыталась сделать женское образование частью общей школьной системы; жена Павла I, напротив, видела его отраслью, никак с этой системой не связанной.

Мария Федоровна считала, что достойным и полезным членом общества женщина могла стать только в качестве хозяйки и матери семейства, поэтому и женское образование становилось не общим, а «профессионально женским».

«При императрице Марии Федоровне была открыта чисто женская профессия, она-то и была выдвинута на первый план», — утверждал историк педагогики П. Ф. Каптерев.

Настольным пособием у директрис женских учебных заведений в те годы была книга И.-Г. Кампе «Отеческие советы моей дочери»: именно она, по утверждению Днепрова и Усачевой, определила воспитательное кредо женского образования в России. Кампе (а вслед за ним руководительницы женских институтов) считал, что назначение женщин — быть «супругами для щастия мужей, матерьми для образования детей и мудрыми расположительницами домашнего хозяйства».

Ученость для женщины, по мнению Кампе, зло, «подлинная язва душевная»:

«На что женщине обширные и глубокие сведения, если она не может употребить их на пользу ни в кухне, ни в кладовой, ни в кругу своих приятельниц? Не было примера, чтобы ученость женщины послужила ей на пользу. Мужу такой жены не нужно».

Именно по такому принципу строилась учебная программа всех женских институтов того времени. В учебном плане, составленном Марией Федоровной в 1787 году собственноручно (а она вообще вникала во все сферы работы женских школ — от программы уроков до закупочных цен на еду и найма сотрудников), на первом месте стояли иностранные языки и закон Божий.

В младшем возрасте на обучение иностранным языкам отводилось от 18 до 30 часов в неделю; на географию, историю и арифметику оставалось лишь по одному уроку в неделю; зато два часа посвящалось танцам, десять — музыке и рукоделию.

В старшем возрасте воспитанницам дополнительно преподавались логика, геометрия, натуральная история и опытная физика. (Это программа для «дворянских» отделений институтов; в «мещанских» программа была проще и утилитарнее.)

Многочисленные наставления, составленные императрицей и директрисами заведений, проливают свет на то, как именно преподавались эти предметы. Так, при изучении истории надо было учитывать, что «чувствительной женщине мало дела до того, сколько человек погибло в том или ином сражении, и им следует знать только то, что повлияло на домашнюю жизнь». А преподавая физику, следовало ограничиться «некоторыми свойствами тел и явлениями в природе, которые могут пригодиться в обыденной жизни или будут полезны для воспитания будущих детей: сведениями о дожде, снеге, граде и т. п.».

Не лучше преподавалась и литература: как вспоминает Елизавета Водовозова, при встрече с братом она «с гордостью отвечала ему, что Лермонтов изложен у нас на восемнадцати страницах, а Пушкин даже на тридцати двух».

«Из ответов, которые я давала брату, он пришел к правильному заключению, что я не читала ни одного произведения наших классиков».

Основным предметом обучения был французский: более того, Мария Федоровна требовала, чтобы другие предметы — например, география или история — преподавались по-французски. Доходило до смешного.

Во время восстания декабристов начальница Патриотического института, заслышав пальбу из орудий, сказала воспитанницам: «Это Господь Бог наказывает вас, девицы, за ваши грехи; самый главный и тяжкий грех ваш тот, что вы редко говорите по-французски и точно кухарки болтаете по-русски». Девочкам пришлось перед иконами клясться не употреблять русского языка в разговорах.

В целом «за преподаванием зорко следили, чтобы не было какого опасного веяния и чтобы хоть кончик не был приподнят той завесы, отделяющей нас от мира, который был за нашими стенами», — писала бывшая смолянка М. С. Угличанинова в «Воспоминаниях воспитанницы сороковых годов».

Что воспитанницы действительно умели в совершенстве — так это шить, штопать и рукодельничать (за состоянием собственной одежды им, как правило, приходилось следить самим, хотя девочки побогаче могли делегировать эту обязанность). Учили их и другим полезным в хозяйстве навыкам, хотя зачастую и это обучение оказывалось полностью оторванным от реальности.

Вот как, по воспоминаниям Елизаветы Водовозовой, проходили кулинарные уроки в Смольном институте:

«Девицы старшего класса, соблюдая очередь, по пяти-шести человек ходили учиться кулинарному искусству. К их приходу в кухне уже всё было разложено на столе: кусок мяса, готовое тесто, картофель в чашке, несколько корешков зелени, перец, сахар. Но такие кулинарные упражнения не могли, конечно, научить стряпне и были скорее карикатурою на нее. Воспитанницы так и не видели, как приготовляют тесто, не знали, какая часть говядины лежит перед ними, не могли познакомиться и с тем, как жарят котлеты, для которых они рубили мясо. Кухарка смотрела на это как на дозволенное барышням баловство и сама ставила кушанье на плиту, опасаясь, чтобы они не обожгли себе рук или не испортили котлет».

Институты строгого режима

Порядки в российских женских институтах не слишком отличались от того, что описывала Шарлотта Бронте в романе «Джейн Эйр» — разве что кормили девушек получше и телесных наказаний к ним не применяли. Подробное описание режима смолянок оставила Елизавета Водовозова:

«Как только в шесть утра раздавался звонок, дежурные начинали бегать от кровати к кровати, стягивали одеяла с девочек и кричали: „Вставайте! Торопитесь!“ Вся институтская жизнь распределялась по звонку: звонок будил нас от сна, по звонку шли к чаю, по звонку мы должны были рассаживаться по партам и ждать учителя, с звонком его урок оканчивался и начиналась рекреация, звонок извещал о необходимости идти в столовую».

Почти всё время девочки мерзли, особенно ночью: две простыни и легкое одеяло с вытертым ворсом едва защищали от холода огромного дортуара, где температура зимой под утро составляла не более восьми градусов; при этом накрываться сверху одеждой было строго запрещено.

Еда была довольно скудной.

«В завтрак нам давали тоненький ломтик черного хлеба, чуть-чуть смазанный маслом и посыпанный сыром, — вспоминает Водовозова. — Иногда вместо сыра на хлебе лежал тонкий, как почтовый листик, кусок мяса, а на второе мы получали порцию молочной каши или макарон. В обед — суп без говядины, на второе — небольшой кусочек поджаренной из супа говядины, на третье — драчена или пирожок с вареньем. Вечером полагалась одна кружка чаю и половина французской булки. И в других институтах того времени, сколько мне приходилось слышать, тоже плохо кормили».

Девочкам, имевшим родных неподалеку, везло больше: их подкармливали родители.

Учеба занимала почти всё время воспитанниц; досуга почти не было.

«С 9 до 12 две смены учителей, — описывала Н. Ковалевская расписание Екатерининского института, — потом обед, с 2 до 5 опять уроки, в 5 — чай, то есть хлеб с квасом; до 6 — свободны поболтать часок, с 6 до 8 вечера — приготовление уроков, в 8 — ужин и спать».

Иногда, впрочем, в суровых буднях воспитанниц случались праздники: балы, концерты, визиты членов императорской фамилии, которые посещали подведомственные учреждения довольно часто.

На что времени всегда хватало — так это на религиозное воспитание. По воспоминаниям бывших институток, во все воскресные, праздничные дни, а особенно в Великий пост, воспитанницы посещали церковь — иногда по два раза в день.

«Церковными службами нас так утомляли, что многие воспитанницы падали в церкви в обморок, — вспоминает Водовозова. — Непосильное утомление заставляло многих употреблять все средства, чтобы избавиться от посещения церкви, но так как этого добивались решительно все, то между нами обыкновенно устанавливалась очередь (сразу не более трех-четырех в дортуаре), которая давала право заявить дежурной даме о том, что они не могут идти в церковь по причине зубной, головной или другой какой-нибудь боли».

Водовозова пишет, что благодаря этим порядкам к старшим классам большинство воспитанниц блестяще умели имитировать обмороки: «задерживая дыхание, они бледнели, тряслись, вскрикивали, как будто внезапно теряли сознание, ловко падали на пол, даже с грохотом, не причинив себе ни малейшего вреда».

Те, кто так и не смог овладеть этим искусством, покупали у сторожа махорку, которую в нужный момент незаметно засовывали за щеки, — у них начиналась рвота, и их выводили из церкви.

Дисциплина в институтах была предельно строгой.

«Нас доводили в особенности „тишиной“, — писала выпускница Московского Екатерининского института С. Хвощинская. — Чуть шорох или смех в классе — и виновная уже у черной доски; слово в оправдание — и она без передника; шепот неудовольствия — и весь класс на ногах или без обеда».

Телесные наказания к воспитанницам обычно не применялись, но вместо них использовались другие унизительные способы поставить провинившейся на вид. «Для нас, маленьких, было одно позорное наказание: кто не умел хорошо носить туфли и стаптывал их, ту ставили за черный стол в чулках, а стоптанные туфли ставили перед наказанной на всеобщее обозрение», — вспоминала выпускница Киевского института благородных девиц М. Воропанова и добавляла, что ей приходилось ходить чуть ли не на цыпочках, чтобы не повторить участи наказанных.

С 1850-х годов женские институты перестали быть единственной возможностью для девушки получить образование. Стали появляться женские училища и гимназии, где обучение, конечно, всё еще отставало от «мужского», но было уже куда более достойным, а учениц больше изолировали от мира. Хотя и школы-пансионы никуда не делись: они просуществовали до самой революции, продолжая ежегодно выпускать в мир партии «кисейных барышень».

Источник

Как жили и чему учились в Смольном институте благородных девиц

Первое в России женское учебное заведение, Смольный институт благородных девиц был основан по личному распоряжению Екатерины II. Не питая иллюзий по поводу нравственного и образовательного уровня своих подданных (даже самых привилегированных из них), она понимала: людей нового типа не вырастить в старой среде

Прогулки не дальше ограды, унизительные наказания и посредственная программа: как Смольный институт стал выпускать впечатлительных, но бестолковых благородных девиц.

Фабрика «кисейных барышень»

Первое в России женское учебное заведение, Смольный институт благородных девиц был основан по личному распоряжению Екатерины II. Не питая иллюзий по поводу нравственного и образовательного уровня своих подданных (даже самых привилегированных из них), она понимала: людей нового типа не вырастить в старой среде.

Так что девочек забирали из семей в шестилетнем возрасте под расписки от родителей, что те ни при каких обстоятельствах не потребуют дочерей назад, и следующие 12 лет воспитанницы почти безвылазно проводили в стенах института.

В результате этого социального эксперимента новый тип людей действительно возник, вот только оказался совсем не таким, о каком мечталось Екатерине.

Вместо «полезных членов семьи и общества» Смольный со временем начал выпускать «институток» — это слово, вошедшее в анекдоты, стало синонимом полного отрыва от реальности.

Хор воспитанниц Смольного института. Выпускной альбом 1889 года

Институт строгого режима

Согласно уставу, в Смольный институт принимали дочерей потомственных дворян и высших чиновников (не ниже полковника и действительного статского советника). Часть девушек училась за казенный счет (обучение оплачивали ведомства, в которых служили их отцы), часть — за ежегодную плату; пребывание некоторых пансионерок оплачивали частные благотворители.

Надо сказать, что богатые родители довольно неохотно отдавали дочерей в институт, предпочитая домашнее обучение или частные пансионы, так что Смольный стал считаться учреждением для девочек благородных, но бедных (хотя были, конечно, и исключения).

Чуть позже появилось «мещанское» отделение, куда принимали девочек недворянских сословий — дочерей унтер-офицеров, солдат, придворных служителей, мещан и купцов (эти ученицы занимались по другой программе и отдельно от своих «благородных» ровесниц). В екатерининские времена в институте жили около 200 учениц (по 50 в каждой из четырех возрастных групп); впоследствии число воспитанниц доходило до 800.

При императрице Марии Федоровне, жене Павла I, возраст абитуриенток увеличили (теперь в институт принимали с 9), а срок обучения сократили до девяти лет, но в остальном Смольный институт сохранил почти монастырскую изолированность.

Общение с семьей ограничивалось: смолянкам не позволялось навещать дом ни на каникулах, ни по праздникам. Те ученицы, чьи родные жили в Петербурге, имели редкую возможность с ними видеться — по определенным дням и под присмотром воспитательниц; остальные общались с семьей только посредством писем, причем каждое проходило цензуру классных дам.

Тоска по дому и разговоры о семье безжалостно высмеивались — тон задавали воспитательницы, и его охотно подхватывали сами ученицы. В результате воспоминания о родном доме почти полностью стирались из памяти смолянок: институт становился их новой родиной и единственной реальностью.

Контакты, впрочем, пресекались не только с семьей. Если в екатерининские времена воспитанниц нередко вывозили на прогулки, светские приемы, а то и на придворные мероприятия, то с начала XIX века все их перемещения ограничивались ежедневными получасовыми моционами по обнесенному оградой институтскому саду (в строго определенное время, по звонку, колоннами по двое и в сопровождении классных дам).

Единственный выход за ограду — раз в год, во время летней прогулки в Таврический сад. Да и то из него предварительно выгоняли посторонних.

Все перемещения воспитанниц ограничивались ежедневными получасовыми моционами по обнесенному оградой институтскому саду (в строго определенное время, по звонку, колоннами по двое и в сопровождении классных дам).

Каждая минута жизни институтки была подчинена жесткому регламенту. Подъем — в шесть утра, по звонку: с тех, кто замешкался, дежурные срывали одеяла. В семь — утренняя молитва, потом столовая и скудный завтрак. Все перемещения — строем: «Куда бы мы ни двигались, мы выступали как солдаты — бесшумной стройной колонной. В столовую туда и назад строились восемь раз, по часу тратили, отправляясь на прогулки и в церковь…»

Дортуар. Выпускной альбом 1889 года

Помывочная. Выпускной альбом 1889 года

Столовая. Выпускной альбом 1889 года

Урок гимнастики. Выпускной альбом 1889 года

Медицинский осмотр. Выпускной альбом 1889 года

Воспитанницы носили одинаковую одежду, отличавшуюся по цветам в зависимости от класса. По свидетельствам институток, она была не слишком удобной и к тому же не защищала от холода, который преследовал их везде: в классах, в столовой и особенно в спальнях.

«Более всего он давал себя чувствовать, когда нам приходилось раздеваться, чтобы ложиться в кровать, — вспоминает смолянка Елизавета Водовозова в своих мемуарах „На заре жизни“. — В рубашке с воротом, до того вырезанным, что она нередко сползала с плеч, без ночной кофточки, которая допускалась только в экстренных случаях и по требованию врача, мы бросались в постель. Но две простыни и легкое одеяло с вытертым от старости ворсом мало защищали от холода спальни, в которой зимой под утро было не более восьми градусов».

Причесываться ученицы тоже должны были одинаково (младшие — на один манер, старшие — на другой). Главное требование к прическе — гладкие волосы; природные кудри не служили оправданием в глазах воспитательниц.

Прикрепленный к плечу чулок показывал, что воспитанница или плохо заштопала его, или не сделала этого вовсе.

Телесные наказания в Смольном институте были запрещены, но классные дамы изобретали другие унизительные способы подавить волю нарушительниц. Некоторые сцены, описанные Елизаветой Водовозовой, поразительно напоминают сцены из романа «Джен Эйр».

«Когда я в первый раз вошла в столовую, — пишет она, — меня удивило огромное число наказанных. Некоторые из них стояли в простенках, другие сидели за „черным столом“, третьи были без передника, четвертые, вместо того чтобы сидеть у стола, стояли за скамейкой.

Но мое любопытство особенно возбудили две девочки: у одной из них к плечу была приколота какая-то бумажка, у другой — чулок. Оказалось, что когда у девочки приколота бумажка, это означает, что она возилась с нею во время урока; прикрепленный чулок показывал, что воспитанница или плохо заштопала его, или не сделала этого вовсе». По такому же принципу наказывали и виновниц в, по выражению Водовозовой, «известном детском ночном грехе».

На катке. Выпускной альбом 1889 года

Превратности любви

Годы затворничества и замкнутость сообщества рождали совсем уж причудливые формы взаимоотношений — к примеру, такой сугубо институтский феномен, как «обожание».

Объектом «обожания» для младших девочек чаще всего становились старшие, для старших — учителя, институтский священник и (редко) классные дамы: главное, чтобы он был выше «обожательницы» в школьной иерархии.

«Адоратриса» оказывала своему кумиру мелкие услуги (чинила перья, шила и переписывала набело тетрадки), выполняла просьбы, тайком обливала духами его верхнюю одежду и считала за счастье «пострадать» за любимого, причем придумывала для этого самые нелепые и бессмысленные способы.

Общими предметами институтского «обожания» были особы царствующего дома. Изредка царь и члены его семьи навещали институт, и эти визиты становились главными событиями в жизни смолянок.

Вот как вспоминает визит Александра II в другой, правда, институт благородных девиц бывшая воспитанница Варвара Гарулли: «Институтки собирали и тщательно хранили кусочки жаркого, огурца, хлеба со стола, за которым обедал государь; выкрадывали платок, который разрезался на маленькие кусочки и распределялся между воспитанницами, носившими эти талисманы у себя на груди».

Уже зная об этом, Александр сам отдавал институткам платок с просьбой: «Со мной делайте что хотите, но Милорда (собаку. — Прим. ред.) моего не трогайте, не вздумайте стричь у него шерсть на память, как это было, говорят, в некоторых заведениях».

Это поясняет, откуда взялся стереотип об институтке как об экзальтированной восторженной дурочке, полностью оторванной от жизни. После выпуска эти девушки, по воспоминанию одной из бывших учениц, могли убежать, завидев на улице подвыпившего мастерового, и считали себя помолвленными, если на балу молодой человек пригласил их на мазурку (что порождало множество курьезных ситуаций).

Урок танцев. Выпускной альбом 1889 года

Форма без содержания

В первые годы, при Екатерине, уровень образования в институте был вполне достойным. Помимо рисования, музыки и рукоделия, смолянки учили иностранные языки, арифметику, историю, географию, словесные науки и опытную физику, стихотворство, знание архитектуры, геральдику — и выходили из учебного заведения действительно образованными для своего времени девушками.

Девочки на занятиях. Выпускной альбом 1889 года

Воспитанницы на уроке. Выпускной альбом 1889 года

Но уже в первой половине XIX века эти начинания были забыты. На первый план вышли «декоративные» умения вроде пения, танцев и музицирования — при этом естественные науки с конца XVIII века до 1860-х годов смолянки не изучали вообще, да и в гуманитарных не слишком преуспели.

На занятиях ученицы должны были в основном молчать: задавать учителю вопросы и вступать с ним в дискуссии запрещалось. В институте не было библиотеки, учебников по большинству предметов, продуманных учебных планов: так, один из проверяющих с ужасом обнаружил, что ученицы старших классов знают о Пушкине, Лермонтове и Гоголе только в туманном пересказе учителя литературы, никогда не читали их произведений и не могут даже примерно пересказать, о чем в них идет речь, зато уверенно читают наизусть стихи самого учителя.

Впрочем, по воспоминаниям смолянок, успеваемости от них никто и не требовал. Наставниц интересовали в первую очередь внешние приличия, а то, что они, например, после нескольких лет изучения немецкого не способны даже полстраницы прочесть с листа, никого особенно не волновало.

Способствовала этому и специфическая система разделения на классы, каждый из которых длился не год, а три года; с такой же периодичностью происходил набор и выпуск учениц. Неуспевающих институток пришлось бы оставлять на дополнительные три года, что не было выгодно ни родителям девушек, ни руководству школы (последним не хотелось портить показатели и смешивать возрастные группы, первым — лишние три года платить за дочерей, которых к тому же пора было выдавать замуж).

Поэтому аттестат им вручали в любом случае, даже если те на экзаменах называли Александра Невского польским королем, а прусского короля Фридриха — основателем Священной Римской империи.

На занятиях ученицы должны были в основном молчать: задавать учителю вопросы и вступать с ним в дискуссии запрещалось.

Такими же абстрактными были занятия по домоводству. Вот, к примеру, как выглядел кулинарный урок: к приходу институток на кухню там уже были аккуратно разложены подготовленные кухаркой мясо, овощи, тесто и специи. Кухарка снисходительно позволяла девушкам что-нибудь нарезать или измельчить, а дальше снова брала инициативу в свои руки: к плите воспитанниц не подпускали.

Урок рукоделия. Выпускной альбом 1889 года

В швейной мастерской. Выпускной альбом 1889 года

Урок игры на арфе. Выпускной альбом 1889 года

Урок пения. Выпускной альбом 1889 года

На фоне развивающейся системы женского образования в стране Смольный оставался крайне консервативным.

Все могло измениться с приходом в Смольный институт в 1859 году инспектора классов Константина Ушинского. За три года работы он поменял штат преподавателей на молодых и прогрессивных, ввел в программу естественные науки и предметные уроки, полностью изменил методики обучения, сделал переходы в следующий класс ежегодными и даже замахнулся на внутренние распорядки, пытаясь увеличить свободу учениц.

Но чуда не случилось: консервативное руководство Смольного сплотилось против неудобного реформатора, и после серии анонимных доносов Ушинский был отстранен от реорганизации института. Вместе с ним пришлось уйти и новому преподавательскому составу, институт вернулся к штамповке «кисейных барышень».

Со временем, конечно, порядки в нем менялись (воспитанницам стало позволено уезжать домой на каникулы и по выходным, а позже появились даже приходящие ученицы), но в целом на фоне развивающейся системы женского образования в стране Смольный оставался крайне консервативным. Так продолжалось вплоть до закрытия заведения, который в октябре 1917 года переехал в Новочеркасск, а в 1919-м выпустил последнюю партию «институток».

Преподаватели Смольного института. Выпускной альбом 1889 года

Внешний вид жилого флигеля Смольного института

Общий вид фасада Смольного института

опубликовано econet.ru. Если у вас возникли вопросы по этой теме, задайте их специалистам и читателям нашего проекта здесь

Автор: Светлана Ворошилова

Понравилась статья? Напишите свое мнение в комментариях.
Подпишитесь на наш ФБ:

Источник